|
24 МАРТА 1819
Батюшков из Неаполя пишет А.И.Тургеневу в Петербург: «Пришлите чего-нибудь
русского: новостей книжных, стихов и прозы. Стыдно Жуковскому, если он
меня забудет. Здесь я часто говорил о нем с графом де-Бре... Карамзин
говорил речь в Академии; не пропляшет ли чего-нибудь и Светлана? Что она
поет теперь и на какой лад?» (Батюшков К.Н. Соч. – Т.2 – С.534).
6
МАЯ 1819
А.И.Тургенев из Петербурга пишет И.И.Дмитриеву в Москву: «Батюшков просит
произведений русской словесности, но что мне послать ему? Молодой Пушкин
еще в рукописи, а Жуковский весь в грамматике» (РА – 1867 – № 4 – С.649-650).
МАЙ
1819
Батюшков в письме из Неаполя к Уварову:
«Поздравляю любителей поэзии, следственно, и вас с прекрасными
стихами Жуковского на смерть Королевы. Они сильны, исполнены чувствительности,
одним словом — достойны сей славной женщины, столь рано у нас похищенной,
достойны Жуковского и могут стать наряду с его лучшими произведениями.
Но — воля его! можно пожелать более изобретения и менее повторений его
же собственных стихов. Как бы то ни было поздравляю его, обнимаю и радуюсь
его новому успеху» (С.540).
Примечание: Элегия «На кончину ея величества королевы Виртембергской»
(великой княгини Елизаветы Павловны), 1819.
20
ИЮНЯ 1819
Батюшков из Неаполя пишет Муравьевой:
«Деньги не пройдут сквозь руки банкиров, руки ненавистные,
подобные двум огромным рукам, о которых пишет Жуковский pertinemment,
on d’une manière
pertinente [убедительно или в надлежащей манере], яко довлеет;
но довлеет не выражает pertinemment» (С.548).
Примечание: образ из баллады «Адельстан».
19
ИЮЛЯ н.с. 1819
Батюшков из Неаполя в письме Муравьевой: «К Жуковскому <…> пишу
с Храповицким» (С.554).
<АВГУСТ
1819>
Жуковский написал надпись «К
портрету Батюшкова», как считают комментаторы, «в ответ на подпись
Батюшкова к портрету Жуковского», стихотворение Жуковского «перекликается
с ним [стихотворением Батюшкова, вероятно] тематически» (комм. И.М.Семенко
– ВАЖ – Т.III. – С.412).
Ц.С.Вольпе приводит текст надписи в другой версии:
Певец любви,
отважный воин,
С ним дружен бог войны, с ним дружен Аполлон!
По дарованию достоин славы он,
По сердцу счастия достоин. |
[Поменялись местами 1 и 2 стихи, другое окончание в слове «дарование»].
Текст приводится по: ГПБ – Б № 29 – л.21. Вольпе комментирует: «После
того, как Батюшков написал четверостишие для объявленного М.Каченовским
в ВЕ конкурса на стихи к портрету Жуковского, Жуковский ответил такими
же стихами к портрету Батюшкова…» (ч.II. – С.491).
1
АВГУСТА 1819. ИСКИЯ
Письмо Батюшкова из Италии к Жуковскому.
Упрекает, что «от тебя не имею ни строки».
Просить уведомить о его занятиях: «что начал
нового, что кончил». «И отсюда я следую за тобою, желая счастливого
пути твоему таланту, иди, одна мольба: не упреди!», рефлексия по поводу
своей оторванности от русского языка и книг.
Итальянские впечатления: Иския, минеральные воды, Сорренто,
Везувий, Неаполь, Кумы, Байя, Мизена, Пуццоли, Гаэта, Прочида, Капри,
острова Вентонские. Ночное небо Италии. «Такие картины пристыдили бы твое
воображение. Природа — великий поэт».
«Вовсе не могу писать стихов», но «пишу на прозах довольно
часто». Прилежность.
Болезнь.
Изучение языка и земли.
«Я пишу мои записки о Древностях окрестностей Неаполя,
которые прочитаем когда-нибудь вместе». Много читает итальянских книг.
Самоощущения на чужбине.
О незаменимости «северных» друзей. Приветы — Карамзиным,
Дмитриеву, Северину, Н.Тургеневу, А.Тургеневу, Вяземскому.
Просьба писать письма в форме иронического упрека: «ты имеешь время писать ко всем фрейлинам» и перевозить
«какого-то базельского Пиндара» (Гебеля).
К.Н.Батюшков
— В.А.Жуковскому
1
августа 1819. Иския
Начну письмо мое, по обыкновению, упреками за то, что ты меня забыл совершенно,
милый друг. Я пишу беспрестанно к Тургеневу, пишу ко всем, иногда получаю
(очень редко!) ответы, но к досаде моей, от тебя не имею ни строки. Думаешь
ли, милый друг, легко быть забытым тобою? Сам Тургенев пишет так мало
и несвязно, что из гиероглифов его я вижу одно желание сказать: я жив,
то есть будь здоров, как я, и потом бог с тобою! Иногда он забывает примолвить
что-нибудь о тебе, а пишет ко мне в Неаполь о делах, для меня совершенно
нелюбопытных. Но сердце мое невольно радуется, когда имею от него известие,
и день, в который получу письмо из России, есть лучший из моих дней. Суди
после этого, хорошо ли тебе забывать меня? Уведомь меня о твоих занятиях:
что начал нового, что кончил? И отсюда я следую за тобою, желая счастливого
пути твоему таланту, иди, одна мольба: не упреди! Но ты иногда шагаешь
исполином и всех опереждаешь, между тем, как я здесь, милый друг, в страхе
забыть язык отечественный! — совершенно без книг русских, и по нынешнему
образу занятий моих не часто заглядываю в две или три книги русские, которые
ненароком взял с собою. Вижу по всему, что могу умереть скорее членом
Английского клуба, нежели русской Академии, и что не заслужу места в статье
биографии «Вестника Европы» или «Русского вестника», ибо ничего не написахум
похвального, и достодолжного, и преподобного.
Надобно тебе сказать несколько слов о себе. Я не в Неаполе,
а на острове Искии, в виду Неаполя; купаюсь в минеральных водах, которые
сильнее Липецких; пью минеральные воды, дышу волканическим воздухом, питаюсь
смоквами, пекусь на солнце, прогуливаюсь под виноградными аллеями (или
омеками) при веянии африканского ветра, и что всего лучше, наслаждаюсь
великолепнейшим зрелищем в мире: предо мною в отдалении Сорренто — колыбель
того человека, которому я обязан лучшими наслаждениями в жизни; потом
Везувий, который ночью извергает тихое пламя, подобное факелу; высоты
Неаполя, увенчанные замками; потом Кумы, где странствовал Эней, или Виргилий;
Баия, теперь печальная, некогда роскошная; Мизена, Пуццоли и в конце горизонта
— гряды гор, отделяющих Кампанию от Абруцо и Апулии. Этим не граничится
вид с моей террасы: если обращу взоры к стороне северной, то увижу Гаэту,
вершины Террачины и весь берег, протягивающийся к Риму и исчезающий в
синеве Тирренского моря. С гор сего острова предо мною, как на ладони,
остров Прочида; к югу — остров Капри, где жил злой Тиверий (злой Тиверий:
эпитет Шаликова); острова Вентонские к северу и остров Понца, где, по
словам антиквариев (не сказывай этого Капнисту), обитала Цирцея. Ночью
небо покрывается удивительным сиянием; млечный Путь здесь в ином виде,
несравненно яснее. В стороне Рима из моря выходит страшная комета, о которой
мы мало заботимся. Такие картины пристыдили бы твое воображение. Природа
— великий поэт, и я радуюсь. Что нахожу в сердце моем чувство для столь
великих зрелищ; к несчастию, никогда не найду сил выразить то, что чувствую:
для этого нужен ваш талант. Но воспоминания всяких родов дают несказанную
прелесть сему краю и приносят даже более удовольствия сердцу, нежели красоты
видов. Посреди сих чудес, удивись перемене, которая во мне сделалась,
я вовсе не могу писать стихов. Г<раф> Хвостов сказывал мне однажды,
что три года был в таком положении; но зато могу сказать с покойным к<нязем>
Борисом, что пишу на прозах довольно часто. Я никогда не был так прилежен.
К несчастию, и я не могу говорить об этом без внутреннего негодования,
здоровье мое ветшает беспрестанно: ни солнце, ни воды минеральные, ни
самая строгая диэта, ничто его не может исправить: оно, кажется, для меня
погибло невозвратно. И грудь моя, которая меня до сих пор очень редко
мучила, совершенно отказывается. Италия мне не помогает: здесь умираю
от холоду, что же со мною будет на севере? Не смею и думать о возвращении.
По приезде моем жарко принялся за язык италиянский, на котором очень трудно
говорить с некоторою приятностию и правильностию нам, иностранцам. Но
это для меня было бы не бесполезно, почти необходимо во всех отношениях;
я хочу короче познакомиться с этою землею, которая для меня во всех отношениях
становится час от часу любопытнее. Для самой пользы службы надобно узнать
язык земли, в которой живешь. Вот почему все внимание устремил на язык
италианский и, верно, добьюсь если не говорить, то по крайней мере писать
на нем. Между тем, чтобы не вовсе забыть своего (ибо по-русски возможно
сочинять исправно, как говорит Хвостов), я пишу мои записки о древностях
окрестностей Неаполя, которые прочитаем когда-нибудь вместе. Я ограничил
себя, сколько мог, одними древностями и первыми впечатлениями предметов;
все, что критика, изыскание, оставляю, но не без чтения. Иногда для одной
строки надобно пробежать книгу, часто скучную и пустую. Впрочем, это все
маранье; когда-нибудь послужит этот труд, ибо труд, я уверен в этом, никогда
не потерян. Итак, все дни мои заняты совершенно. В обществе живу мало,
даже мало в него заглядываю, кроме того, которое обязан видеть. Театр
для меня не существует, и я в Неаполе не сделался неаполитанцем: вот моя
история, милый друг. Если прибавить, что я совершенно доволен моею участию,
без роскоши, но выше нужды, ничего не желаю в мире, имею или питаю, по
крайней мере, надежду возвратиться в отечество, обнять вас и быть еще
полезным гражданином: это меня поддерживает в часы уныния. Здесь, на чужбине,
надобно иметь некоторую силу душевную, чтобы не унывать в совершенном
одиночестве. Друзей дает случай, их дает время. Таких, какие у меня на
севере, не найду, не наживу здесь. Впрочем, это и лучше! Какое удовольствие,
вставая поутру, сказать в сердце своем: я здесь всех люблю равно, т<о>
е<сть> ни к кому не привязан и ни за кого не страдаю. Я зато ближе
к моим книгам, которых число увеличиваю просто поневоле. Прости, милый
друг, сии подробности, которые я стараюсь извинить перед собою чувством
моей к тебе дружбы и разлукою. Скажи Карамзиным (и себе), что я часто
об них думаю и отдал бы все прекрасное за один вечер, проведенный с ними.
Это письмо я поручаю М.Е.Храповицкому, почтенному и доброму человеку,
некогда моему начальнику, которого супруга берет на себя труд доставить
из Флоренции шляпу Катерине Андреевне. Она может мне заплатить за нее,
если угодно, чаем и «Сыном Отечества» или русскими книгами, из числа коих
не исключаю трудов русской Академии. Ты, верно, пишешь к Дмитриеву; напомни
ему обо мне: это дело еще поручаю твоей дружбе вместе с другими, а именно
— уведомить меня о Северине, который не отвечает на мои многие письма.
Я по совести о нем беспокоюсь: или он забыл меня, разлюбил, или нездоров.
Надеюсь, что время если не вылечило (ибо время не лекарь великих несчастий),
то по крайней мере облегчило его грусть, и он вспомнил, что есть в мире
сердца, ему преданные. Скажи Н.И.Тургеневу, что я его душевно уважаю и
чтоб он не думал, что я варвар: скажи ему, что я купался в Тибре и ходил
по форуму Рима, нимало не краснея, что здесь я читаю Тацита и Жианони.
Александра Ивановича обнимаю от всей моей великой души: я знаю, что он
любит во мне все; даже и мое варварство, ибо он угадывает, что я не варвар.
Вяземскому скажи, что я не забуду его, как счастие моей жизни: он будет
вечно в моем сердце, вместе с тобою мой жук. Прошу тебя писать ко мне:
чего тебе стоит, когда ты имеешь время писать ко всем фрейлинам, и еще
время переводить какого-то базельского Пиндара на какие-то пятистопные
стихи, и со всем этим — писать еще, как Жуковский! Будь здоров, мое сокровище.
Не забывай меня в земле льдов и снегов и добрых людей; я помню тебя в
земле землетрясений и в свидетельство беру М.Е.Храповицкого, которому
завидую: он увидит отечество и тебя. Прости.
(Цит. по изд.: КНБ – Т.2 –
С. 555-558)
Из комментариев А.Л.Зорина (КНБ – Т.2 – С. 656)
Колыбель того человека… — в Сорренто родился Т.Тассо.
Не сказывай этого Капнисту… — в статье «Мнение, что Улисс странствовал не в Средиземном,
а в Черном и Азовском морях» Капнист, в частности, доказывал, что Цирцея
обитала на побережье Колхиды.
Князь Борис… — Б.В.Голицын.
Базельский Пиндар… — И.-П.Гебель, родившийся в Базеле. Белым пятистопным
ямбом Жуковский перевел его стихотворения «Деревенский сторож в полночь»
и «Тленность».
3
ОКТЯБРЯ н.с. 1819
Батюшков из Неаполя в письме Тургеневу: «Я писал с г. Храповицким к Жуковскому»
(С.561).
НАЧАЛО
ФЕВРАЛЯ 1821 г.
П.А.Вяземский в письме к А.И.Тургеневу так ответил на лестный отзыв о
нем И.И.Дмитриева: «Воля твоя, я понимаю предпочтительное благоволение
к себе Дмитриева и поздравляю искренно его с тем. Жуковский был гражданин-песнопевцем
в событиях Двенадцатого года, Батюшков — никогда, где и когда мог он ополчался
против просвещения, забывая, что не нам нападать на злоупотребление,
когда и употребление самое ещё не в употреблении. Тот и другой
не написали строки, которую цензура не могла бы благословить, а в нашем
положении откупить цензорское разрешение значит обязаться не огласить
ни одной мысли…» (Остафьевский архив. – Т.II.
– С.155-156).
16
ФЕВРАЛЯ 1821 г.
И.И.Дмитриев в письме А.И.Тургеневу писал о том, что он любит Батюшкова
и Жуковского, но предпочтение отдает Вяземскому: «Вяземскому в сердце
моем первое место» (Сочинения И.И.Дмитриева. – Т.II.
– С.271).
27
СЕНТЯБРЯ 1821
Е.Ф.Муравьева из Петербурга пишет А.Н.Батюшковой:
«Писем от Константина Николаевича я не имею, но имею известия
очень верные <...> Он собирается ехать в Швейцарию, а зиму в Париж
<...> Жуковский также поехал в Швейцарию; то они, конечно, там увидятся
<...>» (ГПБ – ф.50 – ед.хр.37. Цит. по изд.: Кошелев В.А. Константин
Батюшков. Странствия и страсти – М.,1987 – С.286).
25
ОКТЯБРЯ 1821
А.И.Тургенев из Петербурга пишет П.А.Вяземскому: «Ты себя не обидел в
параллели с Жуковским и Батюшковым, но есть и справедливое нечто» (Тургенев
А.И. Политическая проза – М.,1989 –С.192). О «параллели» см. письмо Вяземскому
от начала февраля 1821 г. (ОА – Т.2 – С.155-156).
2
– 4 <ОКТЯБРЯ–НОЯБРЯ 1821>. ДРЕЗДЕН
Жуковский делает записи в дневнике о встрече и разговоре с Батюшковым:
«2. [Октябрь 1821] Дрезден. [в Stadt Berlin].
Батюшков. Löwenstern.
Тик: разговор о Гете. <…> 4. <…> С Батюшковым в Плаун: хочу
заключения* [Раздрание написанного; надобно, чтобы что-нибудь со мною
случилось]: Тасс, Брут, Вечный жид. Описание Неаполя.** Вечер дома» (Дневники
В.А.Жуковского – СПб., 1901 – С.168).
Примечания:
– А.С.Янушкевич датирует эти записи ноябрем. См. Янушкевич А.С. Семинарий.
С.62.
– «Stadt Berlin» — название гостиницы в Дрездене.
– Löwenstern — может быть имеется
в виду Löwenstein — Д.К.Лоэнштейн, драматург,
автор знаменитой трагедии о Софонизбе. Сюжет трагедии был взят у Т.Ливия,
итальянец Триссино писал на этот сюжет, французский трагик Мере в XVII веке, и, наконец, Лоэнштейн; см. об этом в учебнике Д.Д.Благого
«Русская литература XVIII века» (С.40-41). Полное
название трагедии «Сципио Африкан, вождь римский и погубление Софонизбы,
королевы Нумидийская». Сципион упоминается в «Подражаниях древним» Батюшкова
(1821).
– Примечания И.А.Бычкова:
«*В приводимых Жуковским словах Батюшкова второе слово написано
как в черновом, так и беловом дневнике не вполне разборчиво; в последнем
оно не дописано до конца. Скорее всего следует читать «заключения» <…>
Л.Н.Майков <…> читал эти слова так: «хочу заниматься». Но
чтение это не может быть принято: подлинная рукопись дневника Жуковского
не дает к тому основания.
**По всему вероятию, перечень произведений Батюшкова, им разодранных...»
(Дневники В.А.Жуковского – СПб., 1901 – С.168).
НАЧАЛО
НОЯБРЯ 1821. ДРЕЗДЕН
Батюшков вписал в альбом Жуковского стихотворение «Жуковский,
время все проглотит...» В автографе под стихотворением написано: «Дрезден,
1821 г., à la ville de Berlin», т.е. гостиница «Stadt Berlin» <Город Берлин>, где жил Жуковский, причем
год написан, вероятно, рукой Жуковского. (Фридман Н.В. Примечания в кн.:
Батюшков К.Н. Полное собрание стихотворений – М., Л., 1964 – С.320)
7
ФЕВРАЛЯ 1822
А.И.Тургенев из Петербурга пишет П.А.Вяземскому:
«Вчера Жуковский возвратился, видел Батюшкова в Дрездене,
слышал прекрасные стихи, которые он все истребил» (Остаф. архив – Т.2
– С.244).
17
МАЯ 1822
Жуковский из Петербурга пишет в Москву Вяземскому:
«<...> Батюшков едет на Кавказ! возможно, поедет он
через Москву: может быть, зайдет и к тебе, но ты не очень этому верь!
он может еще и не заглянуть к тебе. Стереги его. Я у него бываю, но он
ко мне ни ногой. Иногда по-старому обходимся друзьями, иногда дик и холоден...»
(ЦГАЛИ – ф.195 – оп.1 – ед.хр.1909 – л.16 об.-17. Цит. по изд. Кошелев
В.А. Странствия и страсти – М., 1987 – С.292).
26
ДЕКАБРЯ 1822
Жуковский из Петербурга пишет в Москву Вяземскому: « <...> Теперь
о главном: вот выписки из письма-доклада Мюльгаузена о Батюшкове; из него
увидишь, в каким он теперь положении. Напиши к нему немедленно: я уже
писал и еще буду писать. Не надобно, однако, в письме своем говорить,
что знаешь о его болезни; надобно стараться пробудить в нем старого человека.
Отсюда писали к его зятю Шипилову в Вологду, чтобы он за ним поехал. Если
ему будет нельзя, то сбирается поехать Гнедич. Что, если б ты съездил?
— было бы всего, всего лучше. Если только он не побоится тебя: воображение
его напугано <...>». (ЦГАЛИ – ф.195 – оп.1 – ед.хр.1909 – л.226.
Цит. по изд.: Кошелев В.А. Странствия и страсти – М., 1987 – С.293).
<1823>
Жуковский в письме Вяземскому сообщает:
«<...> Вчера я обедал у нашего Батюшкова <...>
Все, что он говорил со мною, не показывает сумасшествия, если, конечно,
не коснешься главного: его любви, друзей, правительства <...> Одно
из двух: или решиться лечить его — тогда в Зонненштейн! Здесь и думать
нечего! Или отказаться от лечения, отдать его на руки родичам и перевезти
в деревню — но как же на это решиться?» (ЦГАЛИ – ф.195– оп.1 – ед.хр.1909
– л.229 об.-230. Цит. по изд.: Кошелев В.А. Странствия и страсти – М.,
1987 – С.297-298).
14
ИЮЛЯ <1823>
Д.Н.Блудов в письме Жуковскому сообщает о своей встрече с Батюшковым —
где?: «Батюшков велел кланяться тебе и сказать, что он «сдержит
слово во всей силе слова» <…> и потом сочинил пародию твоих стихов
к нему, прибавив:
Как бешеный,
ищу развязки
Своей непостижимой сказки
Которой имя: свет!» |
(РА
– 1902 – кн.II – № 8 – С.344)
3
ИЮНЯ 1824
А.И.Тургенев пишет из Петербурга П.А.Вяземскому: «Жуковский узнал о смерти
Байрона, имея на руках русского сумасшедшего поэта» (Тургенев А.И. Политическая
проза – М.,1989 – С.196).
24
ФЕВРАЛЯ 1826 г. <ПЕТЕРБУРГ>
Жуковский в письме к Елене Григорьевне Пушкиной спрашивает о Батюшкове:
«<…> Прошу вас <…> напишите ещё раз о Батюшкове. <…>
Считаю действием провидения случай, заведший вас в Дрезден: вы точно ангел-хранитель
Батюшкова и его сестры, единственной по нежности сердца и бескорыстию
в привязанности к брату. Уведомьте, прошу вас, об ней. Сколько новых горестей
прибавилось к ее прежней! Но надеюсь, что она ни о чем не знает. Состояние
бедной Екатерины Федоровны Муравьевой неописанно. Все, что могло привязывать
ее к жизни, разом рухнуло. Она ходит как тень. Что ее ожидает, не знаю;
но нельзя и надеяться никакого облегчения судьбы ее. Бедный наш друг!
Для него теперь все это не существует! Но к каким развалинам он возвратится,
если бог возвратит ему его рассудок! Мы живем во времена испытания. <…>
Уведомьте меня, долго ли вы еще пробудете в Дрездене. Мысль о том, что
вы там, успокаивает душу: вы точно сторож несчастного нашего друга. Зная,
что вы там, думаешь об нем с какою-то отрадою. Напишите, прошу вас. Прилагаю
здесь второй вексель для Батюшкова. Первый давно послан.
Этот не нужен, если по первому сделана уплата. Прошу вас осведомиться
о получении первого и уведомить меня. <…>». (ВАЖ – Т.III. – С.490-491.)
Примечание: Е.Г.Пушкина — жена, а с 1825 года вдова
Алексея Михайловича Пушкина, переводчика, актера.
28
МАРТА <1826>
Письмо из Дрездена больного Батюшкова к Жуковскому:
«Я решился отвечать тебе на твои два письма, полученные мною
после твоего посещения, одно от 20-го марта, другое от 27-го сими строками.
Выбитый по щекам, замученный, и проклятый вместе с Мартином Лютером на
машине Зонненштейна безумным Нессельродом, имею одно утешение в Боге и
дружбе таких людей, как ты, Жуковский. Надеюсь, что Нессельрод будет
наказан, как убийца. Я ему никогда не прощу, ни я, ни Бог правосудный,
ни добрые, ни честные люди. Утешь своим посещением: ожидаю тебя нетерпеливо
на сей каторге, где погибает ежедневно Батюшков» (С.586).
<НАЧАЛО
1827 г. ДРЕЗДЕН>
Жуковский в письме Н.И.Гнедичу:
«Где Екатерина Федоровна Муравьева? Повидайся с нею и поговори
о делах Батюшкова. До сих пор она пересылала ему его жалованье. Но останется
ли она в Петербурге? Надобно это устроить порядком. Переговори с нею и
возьми на себя доставление денег, узнав от нее хорошенько, как она поступала
в этом случае. <…> Не замедли ответ. Батюшкова беспокоится. Ей надобны
скоро будут деньги. Устрой, прошу тебя, все это поскорее. Наш больной
все в одном положении, но доктор не отказывает от надежды. <…>»
(ВАЖ – Т.III. – С.495-496).
13
АПРЕЛЯ 1830
Жуковский из Петербурга пишет Д.П.Северину:
«<...> О Батюшкове, который теперь в Москве, куда уже
два года как переведен из Зонненштейна, — весьма худые вести: он почти
при конце жизни, и надобно желать, чтобы его высокая душа вырвалась из
тех цепей, которые так страшно обременяли ее; надежды излечения для него
нет никакой <...>». (Русская старина – 1896 – №7 – С.84. Цит. по
изд: Кошелев В.A. Странствия и страсти – М.,1987
– С.331).
8
(20) мая 1835 г.
П.А.Вяземский в письме (кому?) сообщает: «Знаешь ли, что наш бедный Габбе
в Зонненштейне, тут, где был Батюшков?» (Цит. по изд: Хексельшнайдер Э.
Последние годы жизни П.А.Габбе в Зонненштейне. // Русская литература.
– 1998. – № 2. – С.108; Хексельшнайдер, в свою очередь, ссылается на изд:
Kauchtschischwili N. L’Italia
nella vita e nell’opera di P.A.Vjàzemskij.
Milano, 1964. P.307.)
ИЮЛЬ
1853
В июле 1853 года П.А.Вяземский написал стихотворение «Зонненштейн» (опубл.
в «Русской беседе» –1858 – № 3), посвященное больному Батюшкову, в котором
называет Батюшкова своим и Жуковского «душевным братом».
[БЕЗ
ДАТЫ]
Батюшков сказал Вяземскому во время отступившей своей болезни: «Что говорить
о стихах моих! …Я похож на человека, который не дошел до цели своей, а
нес на голове красивый сосуд, чем-то наполненный. Сосуд сорвался с головы,
упал и разбился вдребезги. Поди, узнай теперь, что в нем было!» (Вяземский
П.А. Старая записная книжка // Вяземский П.А. Полное собрание сочинений
– Т.8 – СПб., 1883 – С.481)
|