|
20 ФЕВРАЛЯ <1814>
Жуковский пишет А.Ф.Воейкову:
«...Не заводя партий, мы должны быть стеснены в маленький
кружок: Вяземский, Батюшков, я, ты, Уваров, Плещеев, Тургенев должны быть
под одним знаменем: простоты и здравого вкусах Забыл важного и
весьма важного человека: Дашкова... Брат, брат! вообрази нашу Суринамскую
жизнь, вообрази наш тесный союз, наше спокойствие, основанное на душевной
тишине и одаренное душевными радостями, вообрази труд постоянный и полезный,
не рассеянный светским шумом, но делимый и награждаемый в тесном круге
самыми лучшими людьми... Мы трудимся вместе, вместе располагаем, утверждаем
свое счастие, служим друг другу подпорою и в горе...». (Жуковский В.А.
Письма. Прим. И.А.Бычкова // РА – 1900 – № 9 – С.26-27).
17
МАЯ 1814
Батюшков из Парижа пишет Вяземскому о своих частых встречах с Севериным,
с которым они «часто вспоминали старину, Москву, Жуковского и все, что
любило и любит сердце» (КНБ – Т.2 – С.286). Представляет свое возвращение
в Москву: «Я с удовольствием воображаю минуту нашего соединения: мы выпишем
Жуковского, Северина, возобновим старинный круг знакомых и на пепле Москвы,
в объятиях дружбы, найдем еще сладостную минуту, будем рассказывать друг
другу наши подвиги, наши горести и, притаясь где-нибудь в углу, мы
будем чашу ликовую передавать из рук в руки...» (С.286-287).
Примечание:
...чашу ликовую — цитата из послания Вяземского «К
моим друзьям Жуковскому, Батюшкову и Северину» (1812).
27
ИЮЛЯ <1814>
Батюшков из Петербурга в письме Вяземскому: «Вчерашний вечер я просидел
у Нелединского<...>. С ним я перечитывал твой прекрасный хор, истинно
прекрасный. Жуковского «Певец» и твой хор мне более всего понравились».
(КНБ – Т.2 – С.297).
Примечания: «Хор «Вяземского — «Многолетие», хор в честь Александра
I, исполненный во время праздника в честь взятия
Парижа 19 мая 1814 г. (опубл. в СО – 1814 – Ч.ХIV).
«Певец» Жуковского — неясно, романс «Певец» или «Певец в Кремле», так
считает Зорин (прим. на С.628); по контексту совершенно очевидно, что
«Певец в Кремле» — стихотворение, связанное с победой русских 1812 года,
как и «Многолетие» Вяземского.
В том же письме Батюшков сообщает о том, что написал «Письмо
к И.М.Муравьеву-Апостолу»: «Я по приезде моем написал разбор сочинениям
покойного Муравьева, который намерен печатать. Желаю, чтоб он тебе понравился,
я писал его от души» (С.297).
4
СЕНТЯБРЯ 1814
Батюшков из Петербурга посылает экземпляр своего «Письма к И.M.Муравьеву-Апостолу»
Вяземскому и просит того: «Экземпляр отправь Жуковскому, насчет которого
наборщик, а не я, клянусь честью! — подшутил забавным образом, смотри
страницу 17, он вместо не истощал, напечатал не истощил»
(КНБ – Т.2 – С.301).
Примечание: Комментатор Зорин полагает, что речь идет об экземпляре
«Письма...», опубликованного в «СО» (1814 – Ч.16 – № 35). Сомневаться
в этом, казалось бы, невозможно, так как у Батюшкова ясно сказано в предыдущем
письме: «вот два экземпляра ... из «Сына Отечества», а в данном письме:
«вот еще экземпляр. Из него ты увидишь ошибки, которыми украсил мое красноречие
услужливый Греч» (Греч — издатель «СО») — см. С.301. Однако в «СО» «Письмо...»
напечатано на страницах 87-116, а Батюшков указывает ошибки на странице
17 /?!/. Может быть речь идет об экземпляре другого издания — «Письмо...»
Батюшкова прилагалось в качестве предисловия к изданной им книге М.Н.Муравьева
«Обитатель предместия и Эмилиевы письма» (СПб., 1815).
В современных изданиях нет текста, в котором наборщик допустил
ошибки. В одном из авторских примечания к статье было высказано пожелание,
чтоб Жуковский «не истощил бы своего бесценного таланта на блестящие безделки».
<СЕНТЯБРЬ
1814>
Жуковский из <Долбино> пишет А.И.Тургеневу в Петербург:
«...Батюшков, что приехал в Петербург, то уж и дал о себе
знать. Письмо о Муравьеве прекрасное; но зачем же он меня бранит Не я
ли к нему писал, чтобы у Ивана Матвеевича выпросить мне подробности жизни
Муравьева? Не я ли послал ему переписанный экземпляр стихов Муравьева,
я не я ли на все это не получил никакого ответа? Обними его за меня. Благодарение
Музам, которые .сохранили своего любезнейшего друга! Его Скандинавский
замок прелестен. Он поджигает меня на поэму. Эта мысль уже давно в голове
моей; теперь будет зреть и созреет...»
(Письма В.А.Жуковского к Александру Ивановичу Тургеневу –М.,
1895 – С.125).
20
ОКТЯБРЯ <1814>
Жуковский из <Белева> пишет А.И.Тургеневу в Петербург:
«...Попробуй пульс у Батюшкова, в полном ли он здравии обретается?
Ведь это сумасшествие! Прислать ко мне свою книжку и не написать ко мне
ни слова. Грех и стыд! <...> [о невыполненном обещании Батюшкова,
о планах начать подготовку издания соч. Муравьева] <...> Хоть ты
возьмись стучать Батюшкову в голову и кричать этому кургузому скомороху,
чтобы он доставил мне эти материалы...»
(Письма В.А.Жуковского к Александру Ивановичу Тургеневу –
М., 1895 – С.127-128)
3
НОЯБРЯ <1814>
Батюшков пишет письмо из Петербурга Жуковскому в <Долбино>.
«Я часто собирался писать к тебе, мой милый друг, и до сих
пор не знаю, что могло помешать. К несчастию моему, я уже давно в Петербурге.
К несчастию! Разве ты не знаешь, что мне не посидится на месте, что я
сделался совершенным калмыком с некоторого времени, и что приятелю твоему
нужен оседлок, как говорит Шишков, пристанище, где он мог бы собраться
с духам и силами душевными и телесными, мог бы дышать свободнее в кругу
таких людей, как ты, например? И много ли мне надобно? Цветы и убежище,
как говорит терзатель Делиля, наш злой и добрый дух, который прогуливается
на земле в виде Воейкова. К несчастию, ни цветов, ни убежища! Одни заботы
житейские и горести душевные, которые лишают меня всех сил душевных и
способов быть полезным себе и другим. Как мы переменились с оного счастливого
времени, когда у Девичьего монастыря ты жил с музами в сладкой беседе!
Не знаю, был ли тогда счастлив, но я думаю, что это время моей жизни было
счастливейшее: ни забот, ни попечений, ни предвидения! Всегда с удовольствием
живейшим вспоминаю и тебя, и Вяземского, и вечера наши, и споры, и шалости,
и проказы. Два века мы прожили с того благополучного времени. Я сам крутился
в вихре военном и, как слабое насекомое, как бабочка, утратил мои крылья.
До Парижа я шел с армией; в Лейпциге потерял доброго Петина. Ты будешь
всегда помнить этого молодого человека: редкая душа — и так рано погибнуть!
В Париж я вошел с мечом в руке. Славная минута! Она стоит целой
жизни. Два месяца я кружился в вихре парижском; но поверишь ли? посреди
чудесного города, среди рассеяния я был так грустен иногда, так недоволен
собою — от усталости, конечно. Из Парижа в Лондон, из Лондона в Готенбург,
в Штокгольм. Там нашел Блудова; с ним в Або и в Петербург. Вот моя Одиссея,
поистине Одиссея! Мы подобны теперь Гомеровым воинам, рассеянным по лицу
земному. Каждого из нас гонит какой-нибудь мститель-бог: кого Марс, кого
Аполлон, кого Венера, кого Фурии, а меня — Скука. Самое маленькое дарование
мое, которым подарила меня судьба, конечно в гневе своем, сделалось моим
мучителем. Я вижу его бесполезность для общества и для себя. Что в нем,
мой милый друг, и чем заменю утраченное время? Дай мне совет, научи меня,
наставь меня: у тебя доброе сердце, ум просвещенный; будь же моим вожатым!
Скажи мне, к чему прибегнуть, чем занять пустоту душевную; скажи мне,
как могу быть полезен обществу, себе, друзьям? Я оставляю службу по многим
важным для меня причинам и не останусь в Петербурге. К гражданской службе
я не способен. Плутарх не стыдился считать кирпичи в маленькой Херонее;
я не Плутарх, к несчастию, и не имею довольно философии, чтобы заняться
безделками. Что же делать? Писать стихи? Но для того нужна сила душевная,
спокойствие, тысячу надежд, тысячу очарований и в себе, и кругом себя,
и твое дарование бесценное.
Если захочешь, можешь отвечать на мой бред. Теперь поговорим
о деле священном для тебя и для меня по многим причинам: списка сочинений
Муравьева я не получал, и с кем ты послал — не знаю. Милый друг, тебе
дано поручение по твоему произволу, и ты до сих пор ничего не сделал.
Карамзин, занятый постоянно важнейшим делом, какое когда-либо занимало
гражданина, нашел свободное время для исправления рукописей Муравьева.
Я не стану тебе делать упреков, но долгом поставляю от лица общества просить
тебя снова начать прерванный труд. Доставь мне список исправленный стихов
по крайней мере, и с верной оказией; я беру на себя труд издателя. Доставь
его в скором времени. Здесь я перебираю прозу. Вот мое единственное и
сладостное занятие для сердца и ума. Сколько воспоминаний! Перечитывая
эти бесценные рукописи, я дышу новым воздухом, беседую с новым человеком,
и с каким? Нет, никогда не поверю, чтоб ты лень предпочел удовольствию
заниматься и трудиться над остатками столь редкого дарования, над прекрасным
наследствам нашим! Сделай маленькое предисловие, то, что сделал Н<иколай>
М<ихайлович> в своем издании. «Жизнь» будет не нужна. Несколько
строк твоей прозы и твое имя — вот о чем прошу тебя, жестокий! Бога ради,
пришли скорее все; иначе я и Блудов, мы утратим половину нашего уважения
к тебе: любить тебя менее будем, если это возможно. Ты не похож на нашего
приятеля Вяземского, который, на место замечаний на мое письмо о Муравьеве,
прислал мне кучу площадных шуток, достойных Пушкина. Я долгом, и священным
долгом поставлю себе возвратить обществу сочинения покойного Муравьева.
Между бумагами я нашел «Письма Эмилиевы», составленные из отрывков; их-то
я хочу напечатать. Я уверен, что они будут полезны для молодости и приятное
чтение для ума просвещенного, для доброго сердца. Воейков из приязни ко
мне (я и не смею думать, чтоб моя проза имела какое-нибудь достоинство),
Воейков назначил несколько моих пиес и между ими письмо о Муравьеве. Ты
имеешь его. Заметь то, что тебе не понравится: ошибки против слога. Прибавь,
если хочешь. Это письмо будет иметь интерес я говорил о нашем Фенелоне
с чувствам; я знал его, сколько можно знать человека в мои лета. Я обязан
ему всем и тем, может быть, что я умею любить Жуковского. Еще раз повторяю:
из двух книг Муравьева, Карамзиным изданных, из стихов и прозы, которых
ты наберешь, из «Писем Емилия», которые я намерен напечатать, мы составим
нечто целое. Катерина Федоровна не пожалеет денег на издание: она любит
и гордится славою своего незабвенного друга. Вот будет книга редкая у
нас в России! Это издание меня занимает! Ты не рассеешь, конечно, мои
надежды. Леность твоя не может быть извинением, когда дело идет о пользе
общественной и о выгодах мертвого.
Тургенев сказывал мне, что ты пишешь балладу. Зачем не поэму?
Зачем не переводишь ты Попа послание к Абеляру? Чудак! Ты имеешь все,
чтоб сделать себе прочную славу, основанную на важном деле. У тебя воображение
Мильтона, нежность Петрарки... и ты пишешь баллады! Оставь безделки нам.
Займись чем-нибудь достойным твоего дарования. Вот мое мнение: оно чистосердечно.
Пускай другие кадят тебе; я лучше умею: я чувствую, наслаждаюсь, восхищаюсь
твоим гением и признаюсь, сожалею о том, что ты не избрал медленного,
но постоянного и верного пути к славе. К славе! Она не пустое слово; она
вернее многих благ бренного человека. Когда-нибудь поговорю о моих мараниях.
Говорить о Муравьеве и потом о Жуковском, и заключить собою — это противно
вкусу и рассудку. Теперь прости, милый друг! Помни меня, люби меня и пожалей
о добром Батюшкове, который все утратил в жизни, кроме способности любить
друзей своих. Он никогда не забудет тебя; он гордится тобою. К.Б.
Не у тебя ли Муравьева «Письма к молодому человеку об
истории»?»
Цит. по изд.: КНБ – Т.2 – С.307-310, примечания С.628-629.
1
ДЕКАБРЯ <1814>
Жуковский из <Долбино> послал А.И.Тургеневу в Петербург послание
«Императору
Александру» с условием в письме «прочитать его вместе с Батюшковым,
с Блудовым, с Уваровым <...>, с Дашковым» (Письма В.А.Жуковского
к A.И.Тургеневу – М., 1895 – С.130).
1
– 11 ДЕКАБРЯ 1814
Жуковский
написал «Теон и
Эсхин».
<20
– 21 ДЕКАБРЯ 1814>
Батюшков в Петербурге передает А.И.Тургеневу свои замечания на послание
Жуковского «Императору
Александру». Именно об этом просил Жуковский в письме А.И.Тургеневу
в Петербург. Этот текст — не письмо в привычном смысле слова, а именно
«замечания», которые присланы Тургеневу, но адресованы прежде всего Жуковскому
(возможно и другим «соратникам» по литературе).
В этих замечаниях Батюшков определяет одну из важнейших особенностей
творческого мышления Жуковского — текст Жуковского стремится к каноничности,
Жуковский не переправляет прежний текст, а пишет новый. «Не мое дело критиковать
план, да и какая в том польза? Он не из тех людей, которые переправляют.
Ему и стих поправить трудно. Я мог ошибаться, но если он со мной в иных
случаях будет согласен, то заклинаю его и музами, и здравым рассудком
не лениться исправлять: единственный способ приблизиться к совершенству»
(КНБ – Т.2 – С.315).
В замечаниях Батюшков демонстрирует свои принципы работы с
поэтическим текстом. 1. Не понравилось Батюшкову сочетание «свой листок...
тот вплести» — вероятно неблагозвучием, обилием глухих взрывных консонаций:
...ток...тот...вплести... 2. Стих «Кто славы твоея опишет красоту»
Батюшков назвал прозаическим: можно описывать, но не упоминать слово «описывать».
3.Батюшков считает непонятным выражение «брань дробит» державы; очевидно,
что Батюшков прежде всего оценивает номинативность слова, а не его фонетическую
окраску, имя, а не звук. Вместо неясного «бурь венца» предлагает «бурь
земных». Целое четверостишие забраковал из-за непонятности, путаницы.
В целом, замечания Батюшкова сводятся к тому, чтобы сделать текст яснее,
легче, убрать неясные пространные обороты. «Чем короче, тем сильнее».
(С.317)
Мои примечания: Батюшков вычеркивает всё одическое
из послания «Императору
Александру».
К.Н.Батюшков
— А.И.Тургеневу.
<20-21
декабря 1814. Петербург>
Вот, любезнейший Александр Иванович, мои замечания на стихи Жуковского.
Не мое дело критиковать план, да и какая в том польза? Он не из тех людей,
которые переправляют. Ему и стих поправить трудно. Я мог ошибаться,
но если он со мной в иных случаях будет согласен, то заклинаю его и музами,
и здравым рассудком не лениться исправлять: единственный способ приблизиться
к совершенству.
«Дерзнет ли свой листок он в тот вплести венец».
Ужасный стих! (Замечание: я стану только выписывать дурные стихи; моя
критика не нужна, он сам почувствует ошибки: у него чутье поэтическое.)
После прекрасного, исполненного жизни стиха:
И, радости полна, сама играет лира...—
следует: «Кто славы твоея опишет красоту?» Стих холодный, прозаический.
Пусть поэт описывает славу Государя, увлеченный своим энтузиазмом, но
никак не упоминает о слове описывать. Пусть его переходы будут
живы и пр. Жуковский мастер этого дела... Пусть он начнет прямо с следующего
стиха: С благоговением, и проч.
А
в отдалении внимая, как державы
Дробила над главой земных народов брань.
Брань,
которая дробит державы над главой земных народов! Я этого не понимаю
и прошу истолковать.
Нет, выше бурь венца ты ею возносился.
Не
лучше ли: бурь земных? Так я думаю; впрочем, могу ошибаться.
Цapи, невнимательны и пр.
Под наклонившихся престолов царских тень,
Как в неприступную для бурь и бедствий сень,
Народы ликовать сбиралися толпами...
Эти
стихи так спутаны, что в них и смысл теряется; притом заметьте: тень
наклонившихся престолов царских, в которую, как в неприступную сень
от бедствий и бурь стекаются народы. Что это значит? Поправляй, поправляй,
ленивец!
И
первый лилий трон у галлов над главами
Разгрянулся в куски и вспыхнул, как волкан.
Трон
разгрянулся над главой галлов, и как? в куски. И что же! вспыхнул,
как волкан! Не хорошо! Потом: Великан, который
Взорами на мир ужасно засверкал, —
карикатура
и ничего не значит. Бонапарте надобно лучше и сильнее характеризовать.
Я
не замечу:
На народы двинул рабства плен.
Если
это выражение неверно, то по крайней мере имеет силу и живость.
Там
все, и сам Христов алтарь, кричало: брань!
Там все из-под бича к стопам тирана дань
На пользу буйственным мечам принесть спешило.
Мы
закричим: Жуковский, поправь и эти три стиха! Первый дурен, а другие не
хороши.
И мздой свою постель страданья выкупало. —
Надобно
поправить.
И юность их (детой) как на могиле цвет.
На
могиле — ничего не значит. Не лучше ли:
И
юность их была минутный жизни цвет.
И хитростью подрыт, изменой потрясен,
Добитый громами, за троном падал трон,
И скоро, сдавленный губителя стопою,
Угасший пепел их покрылся мёртвой мглою.
Я не стану делать замечаний, он сам догадается: мое дело обратить внимание
на слабые места.
Рати, спешащие раздробить еще приют свободы. Приют свободы раздробить!
Какие ошибки! Но как легко их поправить этому варвару Жуковскому! впрочем,
не худо бы сжать и все описание бедствий до стиха: За сей могилою и пр.
Чем короче, тем сильнее.
Как ни слова не сказать о философах, которые приготовили зло? Зато сколько
прекрасных, божественных стихов! Но я не стану хвалить. Критика нужнее.
В толпе прекрасных стихов я должен заметить сей темный:
Пусть
облечет во власть святой обряд венчанья.
Вторая половина вся прелестна, и рука не подымется делать замечания. Здесь
Жуковский превзошел себя: его стихи — верьте мне! — бессмертные.
Cet
oracle est plus súr. [1]
Если вы хотите сделать великолепное издание, то вот мой совет: просите
А<лексея> Н<колаевича> нарисовать какую-нибудь мысль, а в
конце всего приличнее: его медаль на клятву всех состояний. Батюшков.
(КНБ – Т.2 – С.315-317)
ПЕТЕРБУРГ.
29 ДЕКАБРЯ 1814
Письмо К.Н.Батюшкова В.А.Жуковскому:
«Тургенев, истинный твой друг и ревнитель твоей славы, прочитал
мне твое послание и поручил сделать несколько замечаний. Время не позволило
разобрать подробно. Я заметил слабые места, которыми и ты, конечно, будешь
недоволен. Я исполнил мой долг; теперь заклинаю тебя твоей собственной
славой не лениться исправить их и не иначе приступать к печати. Блудов
и Гнедич заметили еще несколько строк, требуй от Тургенева замечаний,
исправь и печатай.
Если б я мог завидовать тебе, то вот прелестный случай! Так,
мой милый, добрый мечтатель! Счастливы мы, что имеем такое дарование в
наше время, а мы, твои приятели, еще счастливее: это дарование наше,
ты наш — ты любишь нас! Твое новое произведение прелестно. В нем все благородно,
и мысли и чувства. Оно исполнено жизни и поэзии, одним словам: ты наравне
с предметом, и с каким предметом! И откуда ты почерпнул столько прекрасных,
новых и живописных выражений? Счастливец! Чародей! Прими же чувства моей
благодарности за несколько сладостных минут в жизни моей: читать твои
стихи — значит наслаждаться, — а в последнем ты превзошел себя. Теперь
победи себя, лень, гнусную лень и раз в жизни сделай доброе дело: отвечай
на прежнее мое письмо и скажи, что ты учинил с сочинениями Муравьева?
Батюшков.»
<ВТОРАЯ
ПОЛОВИНА ДЕКАБРЯ 1814 — ЯНВАРЬ 1815>
Жуковский в Долбино пишет стихотворный ответ Батюшкову, Тургеневу и др.,
сделавшим свои замечания на послание Жуковского «Императору
Александру» — послание «Ареопагу».
Это послание при жизни не публиковалось.
Примечания
[1]
Это пророчество точнее.
|