ИPЛ XVIII. А.Н.Радищев

«Путешествие из Петербурга в Москву»

История создания

В июле 1789 г. Радищев приступил к публикации своего «Путешествия…». Сначала книгу нужно было провести через цензуру, и Радищев сдаёт книгу под названием «Путешествие» в Управу благочиния. Цензор Никита Рылеев доверившись, видимо, невинному географическому названию книги и невнимательно прочитав её, 22 июля 1789 г. подписал цензурное разрешение. После этого Радищев передал рукопись и цензурное разрешение в типографию, но типографщик, прочитав книгу, отказался её набирать. Тогда Радищев приобретает печатный станок и создаёт собственную типографию.

В 1790 г. «Путешествие из Петербурга в Москву» было напечатано и книга вышла в свет тиражом 650 экземпляров. Из этого тиража Радищев отдал в продажу 25 экземпляров и ещё 7 разослал разным лицам (в том числе, например, Державину). Один экземпляр попал к Екатерине II, реакция её была немедленной: «Тут рассеивание заразы французской…» Против Радищева было возбуждено уголовное дело.

В панике Радищев уничтожает тираж книги, но проданные 25 экземпляров и разосланные 7 уже не вернуть. 30 июня 1790 г. Радищев был арестован и посажен в Петропавловскую крепость. Следствие было поручено Шешковскому, известному своей свирепостью по делу Емельяна Пугачёва. По слухам, Радищев, узнав об этом, упал в обморок. Главной задачей следствия было выяснить, один Радищев написал книгу или у него есть сообщники. Следствие подозревало в соучастии нескольких человек (П.И.Челищева, А.Р.Воронцова, К.Р.Дашкову, А.М.Кутузова), была версия, что «Путешествие» написано по заказу масонов, но Радищев утверждал, что книгу сочинил он один без сообщников.

Суд признал Радищева виновным в издании книги, которая «наполнена самыми вредными умствованиями, нарушающими покой общественный, умаляющими должное к власти уважение, стремящимися к тому, чтоб произвести в народе негодование противу начальников и начальства, наконец, оскорбительными выражениями противу сана и власти царской». Приговор — смертная казнь через отсечение головы. Однако вскоре Екатерина помиловала приговоренного Радищева и отправила его в не 10 лет в сибирскую ссылку. Радищев вернулся в Петербург только в 1801 году, за год до своей смерти.

Такова последовательность событий, произошедших в связи с публикацией «Путешествия…». Отметим особо: первые читатели (Екатерина, Шешковский и др.) увидели в книге Радищева «рассеивание заразы французской», идеи революционного преобразования России, мысли о необходимости свержения монархической власти путём народного восстания. Именно так, так же определённо и однозначно «Путешествие из Петербурга в Москву» оценивалось в критике XIX века и особенно в советском литературоведении и критике [1] . Однако содержание книги Радищева не исчерпывается критикой самодержавия и вообще не ограничивается социально-политической проблематикой; сама идея революционного преобразования России, содержащаяся в книге Радищева, имеет сложную природу, о чём свидетельствует история создания текста «Путешествия из Петербурга в Москву» и история его существования уже после суда и ссылки Радищева.

***

Как уже говорилось, из 650 отпечатанных экземпляров «Путешествия…» уцелело около 30. «Между тем в самых разных кругах русского общества произведение вызвало широчайший интерес. Вполне естественно поэтому, что с книги немедленно стали изготовляться списки, затем списки со списков, со списков «списочного происхождения» новые списки и т.д.» [2] Таких списков существовало порядка 300 (при этом не следует забывать, что речь идёт не об эпиграмме из 4-х стихов, а о прозаическом произведении объёмом в несколько сотен листов, на переписывание которого требовалось не менее четырёх месяцев). Эти списки свидетельствуют об огромном интересе к произведению, но кроме того, они открывают проблему текста «Путешествия из Петербурга в Москву».

Списки имеют существенные различия, расхождения по тексту иногда достигают тысячи случаев, которые касаются не только пунктуации и в целом правописания, но и целых фрагментов глав «Путешествия…», строф оды «Вольность». Естественно предположить, что разночтения вызваны небрежностью писарей, однако специальные исследования показали, что разночтения имеют более сложное происхождение и зачастую неслучайны.

Проблема текста обострилась в 1930-е годы, когда обнаружилась парадоксальная ситуация: «Путешествие…» Радищева, которому большевики первому поставили памятник, как «основоположнику революционного движения в России», за 16 лет существования Советской власти ни разу не было переиздано [3] . Перед советским литературоведением встала задача опубликовать научно достоверный текст произведения Радищева. При этом обнаружилось, что Радищев долго работал над своей книгой и существовало не менее 6 редакций «Путешествия…», не считая окончательный печатный текст. Списки были сделаны не только с печатного текста, но и, вероятно, с ранних редакций книги, чем и объясняются многочисленные разночтения. Изучение всех вариантов «Путешествия…» давало возможность увидеть эволюцию замысла Радищева. Однако по мере этого сравнительного исследования обнаруживались всё новые трудности.

В 1964 г. в журнале «Новый мир» появилась большая публикация Георгия Шторма «Потаённый Радищев», где утверждалось, что Радищев уже после публикации «Путешествия…» продолжил работу над текстом, который остался рукописным, но является самым полным и достоверным текстом «Путешествия из Петербурга в Москву». Списки делались якобы и с этой рукописи. С мнением Шторма и его аргументами не согласились некоторые авторитетные «радищеведы». Проблема подлинного текста радищевского «Путешествия…» оказалась совершенно запутанной.

Оказалось, что есть списки «Путешествия…», более совершенные и искусные в литературном отношении, чем печатный текст, но с огромным количеством ошибок орфографии (например, «не» с глаголами написано слитно) и пунктуации; а есть списки, в которых, наоборот правописание соответствует принятой норме, но в художественном отношении текст ослаблен, обеднён. Значит, это не простые писарские копии, а списки с редакторской правкой? Трудно избавиться от предположения, что Радищев писал книгу не один, что эти списки принадлежат его соавтору или соавторам (не зря такая версия была у следователя Шешковского), однако найти соавторов Радищева не удаётся.

В Государственной Публичной библиотеке им. М.Е.Салтыкова-Щедрина хранится список «Путешествия…», принадлежавший неустановленному лицу с инициалами Н.Г. Список оформлен очень тщательно: на кожаном переплёте золотом вытиснено «Альбом», внутри два титульных листа, на одном из которых написано «Моё альбом. Книга 7. Н.Г.», на втором — «Путешествие из Петербурга в Москву. Сочинение Радищева» (нет ни эпиграфа, ни посвящения). Этот список содержит несколько тысяч мелких разночтений, а также крупные добавления и сокращения разного характера. Известны другие книги альбома неизвестного Н.Г. и по ним видно, что Н.Г. переписывал, но никогда не изменял литературные тексты, следовательно тысячи изменений в «Путешествии…» принадлежат не ему. Характер изменений показывает, что они сделаны в духе Радищева, что человек, правивший текст, прекрасно владел фразеологией и интонацией автора. Может быть перед нами та самая последняя версия «Путешествия…», сделанная самим Радищевым после 1790 года?

По последним исследованиям этого вопроса выходит, что часть поправок действительно принадлежит Радищеву, который в 1801 году собирался переиздать «Путешествие…», другая часть поправок принадлежит сыновьям писателя — Павлу и Николаю Радищевым — которые помогали отцу редактировать текст в соответствии с нормами литературного языка начала XIX века. Таким образом, приходится констатировать, что проблема подлинного авторского и окончательного текста «Путешествия из Петербурга в Москву» до сих пор не решена. Однако совершенно ясно, что Радищев многие годы работал над текстом «Путешествия…» (до его публикации и, предположительно, после) и замысел его претерпел изменения. По этой причине любое однозначное толкование «Путешествия…» без учёта эволюции замысла становится сомнительным; требует корректировки привычное толкование «Путешествия…».

Конечно, трудно не заметить связи между двумя событиями, случившимися в 1789 году: публикация «Путешествия…» совпадает с началом Французской революции. Тем более, что в составе текста «Путешествия…» была ода «Вольность», 45 и 46 строфы которой посвящены, казалось бы, Французской революции (приветствуют победившую революцию):

О! вы, счастливые народы,

Где случай вольность даровал!

Блюдите дар благой природы,

В сердцах что вечный начертал.

Се хлябь разверстая, цветами

Усыпанная, под ногами

У вас, готова вас сглотить.

Не забывай ни на минуту,

Где крепость сил в немощность люту,

Что свет во тьму льзя претворить.

К тебе душа моя вспаленна,

К тебе, словутая страна,

Стремится, гнетом где согбенна

Лежала вольность попрана;

Ликуешь ты! а мы здесь страждем!

Того ж, того ж и мы все жаждем;

Пример твой мету обнажил;

Твоей я славе непричастен —

Позволь, кой дух мой неподвластен,

Чтоб брег твой пепл хотя мой скрыл. (С.136) [4]

Исследователи однако обратили внимание на то, что «Путешествие…» было отдано в цензуру за полгода до начала революции и установили, что в 45 и 46 строфах Радищев перефразировал абзац из книги французского историка и философа-просветителя Г.Рейналя «Американская революция» (1781) [5] . Революционные идеи в «Путешествии…» Радищева связаны не столько с французской революцией, сколько вызваны самостоятельными размышлениями Радищева над историческим развитием России. Конечно, Радищев при этом учитывает широкий круг современной литературы по истории, философии, юриспруденции, экономике. Таким образом «Путешествие из Петербурга в Москву» до сих пор остаётся произведением, прочитанным не до конца, некое «зерно» замысла Радищева постоянно ускользает от исследователей.

Трудность истолкования «Путешествия…» возникает от того, что замысел Радищева менялся, а этапы этого изменения увидеть оказывается невозможным. Особенность типографского процесса XVIII века состоит в том, что книга печаталась не в один раз, а постранично: из-за ограниченного количества шрифта и его дороговизны книга набиралась кусками по одному печатному листу, после правки печатался весь завод этого листа, затем набор отмывался от краски, литеры разбирались по кассам и снова шли на набор следующего листа. Такой способ печати оставлял автору возможность править книгу по мере её печатания, именно так поступал и Радищев, вот почему мы имеем меняющийся, «дрейфующий» текст. Логика изменений не всегда понятна. Так например, Радищев многократно меняет текст оды «Вольность», причём не из цензурных соображений: самые «криминальные», революционные строфы сохраняются, а другие убираются или сокращаются [6] .

История создания «Путешествия из Петербурга в Москву» полна нерешённых вопросов, поэтому толкование «Путешествия…» существует как гипотеза. Наиболее приемлемым можно признать интерпретацию, основывающуюся на публикации 1790 г.

Структура повествования: план автора и план героя

Обычно в рассуждениях о социально-политических идеях «Путешествия…» не учитывается, что это не трактат, а произведение художественной литературы, в котором точка зрения автора не совпадает (может не совпадать) с точкой зрения героя.

«Путешествие…» начинается словами: «Отужинав с моими друзьями, я лёг в кибитку. Ямщик, по обыкновению своему поскакал во всю лошадиную мочь, и в несколько минут я был уже за городом…» (С.7). «Я» здесь принадлежит, без сомнения, герою — Путешественнику. Авторское «я» открыто появляется только в одном месте — посвящении «А.М.К. любезнейшему другу»: «Я взглянул окрест меня — душа моя страданиями человечества уязвленна стала…» (С.6) и т.д. Кроме того, точка зрения автора выражена в эпиграфе — переиначенном стихе из «Тилемахиды» В.К.Тредиаковского, а также в необычном оформлении книги (титульный лист без данных о месте и годе издания, цензурное разрешение в конце книге). Таким образом, повествование имеет план героя (события жизни героя-Путешественника) и план автора (смыслы, скрытые в поступках героя, в особенностях сюжета и композиции). Очевидно, что автор и Путешественник похожи друг на друга, поэтому планы повествования иногда пересекаются, хотя не совпадают, так как автор и Путешественник — два разных субъекта.

Герой — Путешественник — тщательно разработанный характер, портрет, по преимуществу психологический. О «внешних данных» Путешественника известно немного, хотя сведения эти достаточно определённые. Путешественник — дворянин, не имеющий крепостных крестьян («Любани»: «У еня, мой друг, мужиков нет, и для того никто меня не клянёт», С.11); чиновник, служащий, имеющий отношение к «таможенной пристани» в Петербурге («Вышний Волочок», С.74); скромно ест и пьёт, не имеет мелких денег (кусок старой говядины, кофе с сахаром — «Пешки», С.112; «Подберезье», С.28); немолод («Едрово»: «Но как молодые лета уже прошли, то я поспешно расстался с мазаными валдайскими и зимногорскими сиренами», С.59); вдовец, имеющий детей («Яжелбицы»: «Я отец, имею нежное сердце к моим детям», С.56; «Крестьцы»: «Смотря на сына моего…», С.46); развратная юность и её горестные следствия («Яжелбицы»: «невоздержание в любострастии навлекло телу моему смрадную болезнь…», С.57).

Путешественник — прекрасно образованный человек, свободно упоминающий десятки имён писателей, художников, учёных и т.д., знаток истории, юриспруденции, литературы, философии, военного дела, экономики и пр.; вполне светский человек, имеющий в «обществе» самые разнообразные связи и знакомства, блестящий мыслитель, находящийся в курсе споров по самым острым и жгучим вопросам современности и высказывающий при этом самые прогрессивные идеи.

Во многих отношениях (за исключением развратной юности) Путешественник является двойником автора. Однако есть и существенное отличие. Путешественник крайне вспыльчив — до несдержанности, чувствителен — до экзальтации, эмоционально импульсивен. Вот примеры его высказываний: «О! если бы рабы, тяжкими узами отягченные, яряся в отчаянии своем, разбили железом, вольности их препятствующим, главы наши, главы бесчеловечных своих господ и кровию нашею обагрили нивы свои! чтобы тем потеряло государство? <…> С негодованием отошёл я от толпы» («Городня», С.107). «Звери алчные, пиявицы ненасытные, что крестьянину мы оставляем? то, чего отнять не можем — воздух. Да, один воздух. Отъемлем нередко у него не токмо дар земли, хлеб и воду, но и самый свет. — Закон запрещает отъяти у него жизнь. — Но разве мгновенно. Сколько способов отъяти её у него постепенно! <…>» («Пешки», С.113). «О! горестная участь многих миллионов! конец твой сокрыт ещё от взора и внучат моих…» («Чёрная грязь», С.114). Внутренние переживания часто находят бурные внешние проявления: «Слёзы потекли из глаз моих» («Любани», С.12); «О! природа, — возопил я паки… Я рыдал вслед за ямским собранием…» («Клин», С.110); «Рука моя задрожала и кофе пролился» («Вышний Волочек», С.75); «Я… в восторге души моей воскликнул громко: — О Анюта! Анюта…» («Едрово», С.65). Иногда эти внешние проявления доставляют Путешественнику неприятности: в Софии он пытался «сделать преступление на спине комиссарской» (С.8); в Городне ему самому едва не намяли бока: «Отдатчики рекрутские, вразумев моей речи, воспаленные гневом, прискочив ко мне говорили: — Барин, не в своё мешаешься дело, отойди пока сух, — и сопротивляющегося начали меня толкать столь сильно, что я с поспешностью принужден был удалиться от толпы» (С.107). Путешественник, наконец, весьма словоохотлив, разговорчив, легко вступает в разговоры с любым собеседником.

В отличие от Путешественника Радищев в жизни был человеком в высшей степени сдержанным, даже скрытным. «Замечали, что он более отвечал на вопросы нежели сам начинал говорить, но, когда представлялся случай, он мог воспламениться, говорил сильно и занимательно…» (Биография А.Н.Радищева, написанная его сыновьями).

Таким образом, передав своему герою свои мысли и чувства, наделив его многими чертами собственной личности, Радищев вместе с тем отделил его от себя некоторыми несовпадениями биографии и характера. Различие автора и героя создают в «Путешествии» два смысловых уровня — план автора и план героя.

Автор открыто проявляет себя в нескольких местах «Путешествия…», начиная с титульного листа. Оформление титульного листа необычно (нет имени автора и выходных данных типографии), из-за чего он становится частью не книги (как вещи), а произведения, фрагментом воплощённого замысла автора; титульный лист готовил читателя к восприятию того, что он встретится в книге с чем-то необычайным, бесцензурным, крамольным.

Этот эффект усиливается эпиграфом: «Чудище обло, озорно, огромно, стозевно и лаяй». Эпиграф представляет собой измененный стих из поэмы В.К.Тредиаковского «Тилемахида». У Тредиаковского этот стих находится в таком контексте: злым царям в аду показывают зеркало Истины, в котором они видят себя более страшными, чем самые страшные чудовища, в том числе стоглавая Лернейская гидра и охраняющий её пес Цербер — «Чудище обло, озорно, огромно, с тризевной и лаей» (то есть с тремя пастями и глоткой). Радищевское чудище страшнее, оно «стозевно», и что особенно важно — два чудища (гидра и Цербер) объединены в одно. Что именно у Радищева названо чудищем остаётся неясным, хотя большинство исследователей, не сомневаясь, традиционно видят в нём «русское самодержавие и крепостничество» [7] .

Тексту «Путешествия…» предшествует посвящение «А.М.К., любезнейшему другу» (то есть Алексею Михайловичу Кутузову), в котором автор комментирует и таким образом поясняет свой замысел: «Я взглянул окрест меня — дума моя страданиями человечества уязвленна стала. Обратил взоры мои во внутренность мою — и узрел, что бедствии человека происходят от человека, и часто оттого только, что он взирает непрямо на окружающие его предметы…» (С.6). Автор достаточно определённо указал на сложную природу повествования, на скрытый в нём двойной взгляд на мир («окрест меня» и «во внутренность мою»). Двойственность может быть интерпретирована в терминах характерной для литературы сентиментализма дихотомии — ум и сердце (ср.: «Что бы разум и сердце произвести ни захотели, тебе оно, о! сочувственник мой, посвящено да будет. Хотя мнения мои о многих вещах различествуют с твоими, но сердце твоё бьёт моему согласно <…>» С.6 — курсив мой, П.П.). Спорность, полемический заряд скрыт в тексте «Путешествия…», причем это спор и со внешним собеседником (например с А.М.Кутузовым), и внутри авторского сознания (между мнениями ума и «памятью сердца»).

К плану автора принадлежат вставные части повествования: «Слово о Ломоносове» и ода «Вольность».

Мысли автора развиваются как будто параллельно герою, но разница автора и героя всегда сохраняется, иногда увеличиваясь, иногда уменьшаясь до невидимой. Вот как это происходит, например, в молитве Путешественника: «Отче всеблагий, неужели отвратишь взоры свои от скончевающего бедственное житие свое мужественно. Тебе источнику всех благ, принесется сия жертва. Ты един даешь крепость, когда естество трепещет, содрогается. Се глас отчий, взывающий к себе своё чадо. Ты жизнь мне дал, тебе её и возвращаю, на земли она стала уже бесполезна» («София», С.9). В плане героя эта молитва — реакция на случившееся на почтовой станции в Софии, в плане автора — полемика с неким собеседником (Кутузовым, масонами, Путешественником?) о Боге и человеке [8] .

К плану героя относится само путешествие со всеми происшедшими событиями. Герой отличается необыкновенной «сонливостью»: «Я лежу в кибитке. Звон почтового колокольчика, наскучив моим ушам, призвал наконец благодетельного Морфея. Горесть разлуки моея, преследуя за мною в смертоподобное мое состояние, представила меня воображению моему уединенна <…>» («Выезд», С.7); «Извозчик мой поёт. — Третий час пополуночи. Как прежде колокольчик, так теперь его песня произвела опять во мне сон <…>» («София», С.8); «Таковые размышления толико утомили мое тело, что я уснул весьма крепко и не просыпался долго <…>» («Спасская полесть», С.22). Путешественнику необыкновенно «везёт» на рассказы встречных («Чудово», «Зайцово»), на случайно попадающиеся ему чужие рукописи («Хотилов», «Выдропуск», «Торжок»), письма («Зайцово»), на случайно услышанные разговоры («Спасская полесть») и т.п. Вставные жанры создают эффект встречи автора и героя, герой как будто встречается с автором в своих странных сновидениях, получает от него весточки в подмётных письмах и пр. Существовании динамики в отношениях автора и героя бесспорно.

И автор и герой меняются. Герой выезжает из Петербурга революционером и приезжает в Москву революционером, но выезжал он пессимистом, а приехал оптимистом. Эта психологическая эволюция Путешественника — результат пережитого и увиденного им в дороге. Оптимизм его выражается в лёгкой самоиронии, герой стал подтрунивать над собой: «Но так как молодые мои лета уже прошли, то я поспешно расстался с мазаными валдайскими и зимногорскими сиренами» («Валдаи», С.59); «А теперь, не произведя цензуры над почтовыми лошадьми, я поспешно отправился в путь» («Торжок», С.92). Автор меняется подобным же образом: сначала — «душа моя страданиями человечества уязвленна стала», а в итоге — «я ощутил в себе довольно сил, чтобы противиться заблуждению; и — веселие неизреченное! — я почувствовал, что возможно <…>» и т.д. (С.6, курсив мой, П.П.). Автор и герой приходят к примерно одинаковому результату, но разыми путями: автор размышлениями и рассуждения (умом), герой переживаниями и наблюдениями (сердцем). При этом автор и герой сближаются, движутся навстречу друг другу.

Особенности сюжета и композиции

Особенностью «Путешествия…» является то, что в нём двойной сюжет: в плане героя — путешествие из Петербурга в Москву, в плане автора — полемика ума и сердца по поводу страданий человека. Эти два смысловых уровня сложным образом соединены в одном повествовании с помощью вставных «Слова о Ломоносове», оды «Вольность», вставных жанров типа «найденная рукопись», «разговор с прохожим», «найденное письмо», «сон». Реальное путешествие чувствительного героя одновременно оказывается аллегорией рассуждающего автора. Характерный пример иллюзорности путешествия: «Зимою ли я ехал или летом, для вас, думаю, равно. Может быть, и зимою и летом…» («Любани», С.10).

Такое своеобразие сюжета определяет и особенность композиции «Путешествия…»: «построение книги, последовательность эпизодов и глав полностью определяется публицистической мыслью писателя, а не, допустим, логикой развития художественного характера или развитием какой-нибудь конкретной событийной интриги» [9] .

В целом особенности сюжета и композиции влияют на интерпретацию «Путешествия…»: толкование оказывается затрудненным, читатель запутан постоянным переключением планов автора и героя, скрытой полемикой автора, его иронией и самоиронией. По этой причине, а также потому, что текст «Путешествия…» менялся автором почти беспрестанно, приемлемого истолкования «Путешествия…» (отвечающего современным научным требованиям) нет, оно остается в значительной мере непрочитанным произведением.

Одна из наиболее чётких, последовательных и аргументированных интерпретаций представлена В.А.Западовым в книге, изданной к 200-летию издания «Путешествия из Петербурга в Москву» [10] .

В посвящении Радищев вступил в спор с масонами в лице Кутузова; масоны полагали, что «причиной зла, царящего в мире, является эгоистическая природа человеческого характера, а не общественное устройство, не внешние обстоятельства» [11] . Радищев полагает, что зло находится вне человека, во внешних условиях. Отправляя своего героя в путешествие Радищев не только показывает некое общественное зло, но и исследует его природу: в человеке причина или в чём-то ином, внешнем?

Книга построена на основе логики публицистической мысли автора, «из-за такой «жёсткой» конструкции главные вопросы ставит и главные выводы делает с абсолютной неизбежностью сам читатель. Такая ситуация чрезвычайно важна, ибо именно она выводит произведение Радищева за пределы «чистой» (например, даже философско-политической) публицистики, где ставит вопросы и отвечает на них автор, и делает «Путешествие из Петербурга в Москву» явлением публицистики художественной». [12]

Основная тема первой композиционной части (цикл глав от «Софии» до «Спасской полести») и всего «Путешествия…» — тема закона и беззакония. В «Софии» закон нарушают все: ямщик, незаконно требующий на водку, почтовый комиссар, не выполняющий своих обязанностей. Беззаконием занимает стряпчий из главы «Тосна», готовый сочинить любому поддельную родословную. В главе «Любани» рассматривается само понятие закон в его соотнесенности с правами человека («личная сохранность», «личная вольность», «собственность»), и в итоге выясняется, что в России сам закон позволяет творить беззакония (отнимать «личную вольность» и «собственность»). В «Чудове» выясняется, что существующие законы государства не обеспечивают и «личной сохранности». «Спасская полесть» — кульминация темы закона и беззакония, оказывается: с одной стороны, существующие законы нарушают все, в стране царит всеобщее беззаконие, с другой — сами законы Российской империи являются узаконенным беззаконием с точки зрения концепции «естественного права» и «общественного договора». В той же главе Радищев переходит к проблеме просвещенного монарха.

Согласно теории «просвещенного абсолютизма», такая монархия равнозначна конституционной или по крайней мере монархии, ограниченной твёрдыми («непременными» по терминологии Фонвизина) законами, основанными на «естественном праве». Во сне Путешественник видит именно такого просвещенного монарха, который «милосерд, правдив, закон его для всех равен, он почитает себя первым его служителем. Он законодатель мудрый, судия правдивый, исполнитель ревностый, он паче всех царей велик, он вольность дарует всем». В этом и заключается особенность «Путешествия…» Радищева: он показал на престоле не тирана, а такого монарха, о котором мечтала вся просветительская литература. Тем сильнее звучит разоблачение вопиющих беззаконий во второй части «сна»: раз подобное может твориться при «просвещенном» государе, значит не годится сам принцип монархии. Таков вывод первой композиционной части.

Если монархия должна быть ликвидирована, то каким путем? Этому вопросу посвящена вторая композиционная часть (от «Подберезья» до «Городни»). В «Подберезье» Радищев оспаривает идею просвещения как средства улучшения жизни, спорит с масонами о целесообразности духовно-религиозного просвещения. В главе «Новгород» доказывает, что на «третье сословие» (купечество) возлагать надежды нельзя. В главе «Бронницы» Радищев опровергает надежды на «второе пришествие» Христа. Бог в понимании Радищева — своего рода «пружина», давшая миру «первый мах» («Слово о Ломоносове»), а в дальнейшем человек должен надеяться сам на себя. В главе «Зайцово» Радищев рассказывает историю Крестьянкина, человека честного, бескорыстного, справедливого, с внутренним согласием ума и сердца. И тем не менее Крестьянкин терпит крах. Единственное, что может сделать честный чиновник, оставаясь на позициях законности — уйти в отставку и не участвовать в беззаконии. Следующая глава — «Крестьцы» — целиком посвящена проблеме воспитания (отец дает сыновьям наставление, излагая правила единожития и общежития, С.45-55), Радищев предлагает целую систему воспитания гражданина, но и воспитание не спасет страну и народ. Язва разврата охватила и высшее сословие («Яжелбицы») и низшее («Валдаи»), хотя в низших сословиях еще встречаются истинные добродетели («Едрово»). Три главы — «Хотилов», «Выдропуск», «Медное» — связанные одним персонажем, посвящены идее «реформ сверху». Вывод автора такой — чтобы осуществилась «реформа сверху» необходим социальные и политические условия, каковых в России нет. Надежды на силу печатного слова разрушаются в «Торжке». Наконец, автор делает прямой вывод: «Свободы… ожидать должно… от самой тяжести порабощения» («Медное», С. ). Процитировав эти слова, Екатерина прокомментировала их так: «То есть надежду полагает на бунт от мужиков».Однако Радищев отрицательно относился к крестьянским восстаниям, полагая что целью их было обычное мщение. Поэтому Радищев подводит читателя к мысли о народной революции, а не о мужицком бунте. «Тверь» — кульминационная глава второй композиционной части «Путешествия…», так как здесь Радищев обосновал мысль о наиболее реальном пути преобразования действительности — революционном. Неизбежность народной революции — сознательного и целенаправленного действия (а не стихийного восстания) — основная идея оды «Вольность». Обосновав необходимость революции, Радищев должен был сказать о том, как она может осуществиться. Ответ на этот вопрос содержится в главе «Городня»: образованные крестьяне, осознавшие тяжесть неволи, — вот та прослойка, которая сможет соединить революционную мысль передового дворянства со стихийной реальной мощью крестьянства.

Однако Радищев отчетливо понимает, что революция — дело далекого будущего, в настоящем же существует самодержавно-крепостническая действительность, и писатель вновь обращается к её изображению, сознательно повторяя тематику первых глав: беззаконие и произвол («Городня», «Чёрная грязь»), «колдовство вельмож» («Завидово»), духовные и душевные свойства народа («Клин»), тяжелое положение крепостного крестьянства («Пешки», «Черная грязь»). Таким образом обнаруживается третья, последняя, композиционная часть (после главы «Городня» до конца «Путешествия…»).

Кольцевая композиция была абсолютно завершенной в ранних редакциях текста: мрачному настроению Путешественника в «Выезде» и мыслям о самоубийстве в «Софии» соответствовали заключительный эпизод книги — разговор с самоубийцей, застрелившимся на глазах героя, и мрачная концовка — «И въезд мой в Москву был скорбен». Но пока Радищев писал книгу, она подействовала на него и он пришел к мысли о том, что будущее небезнадежно. Поэтому к тексту прибавилось посвящение с оптимистическим утверждением силы печатного слова, на место эпизода с самоубийцей встало «Слово о Ломоносове» — гимн человеческому гению, дерзанию, деянию. Шуткой заканчивает Радищев всю книгу: «Но, любезный читатель, я с тобою закалякался… Вот уже Всесвятское… Если я тебе не наскучил, то подожди меня у околицы, мы повидаемся на возвратном пути. Теперь прости. — Ямщик, погоняй. москва! москва!!!…» Пессимистическое «кольцо» композиции было разорвано.

Тема воспитания

Проблема воспитания и нравственного самосовершенствования постоянно находится в поле зрения повествователя.

В главе «София» Путешественник, разозлённый наглостью почтового комиссара, хотел было ударить его, но вовремя остановился. Обдумывая затем своё поведение, он пришёл к выводу, что «рассудок есть раб нетерпеливости» (С.8), то есть ум может затмеваться страстью, страсти следует обуздывать.

В главе «Чудово» приятель Путешественника Ч…, побывав в экстремальной ситуации (кораблекрушение), понял, что все степени, чины, титулы, в том числе дворянство, суть только одежды, которые спадают и «человек тогда становится просто человек» (С.13). Ч… при этом совершил для себя огромной важности открытие: естественные отношения людей могут существовать на самом деле, однако как достичь этого?

В главе «Бронницы» Путешественник посетил церковь на месте исчезнувшего Холмограда и стал рассуждать о Боге: человеку не нужно знать всё заранее, иначе он или испугается, или потеряет интерес к жизни; рассудок человека слаб и ему не справиться с этим знанием, поэтому лучше довериться Богу, который является каждому человеку как «тайный глас». Значит один из способов самосовершенствования — прислушиваться к внутреннему голосу.

В главе «Зайцово» показан приятель Путешественника Крестьянкин, который представляет собой образец человека: «Душу он имел очень чувствительную и сердце человеколюбивое» (С.37). Человек, не любящий жестокостей военной службы, Крестьянкин перешёл в статскую, в уголовную палату, надеясь нести добро и от этого получать удовольствие, но встретил только «желчь и терние». Из-за последнего дела Крестьянкину пришлось уйти со службы (он оправдал крестьян, которые убили господ, надругавшихся над крестьянской невестой); коллеги по палате клевещут на Крестьянкина, но он тверд и спокоен, поскольку совесть его полностью чиста (С.42), у него нет «боязни души и слабости мыслей».

Таким образом, показав различные жизненные ситуации, связанные с проблемой воспитания и самосовершенствования, и даже показав готовый образец добродетельного человека, Радищев предлагает оригинальную воспитательную систему, которая принципиально отличалась от популярной тогда системы Ж.-Ж.Руссо. В главе «Крестьцы» Путешественник слышит замечательное наставление отца своим детям. Два юноши получили одинаковый набор знаний, но от природы они имеют разную «остроту ума и движений сердца» (С.46). Радищев явно вступает в спор с Гельвецием и его идеей человека как «tabula rasa» [13] . Гельвеций полагал, что если признать различие людей при рождении, то тогда сама идея воспитания сходит на нет. Радищев утверждает иное: воспитание возможно, так как оно развивает индивидуальный природный дар в человеке. Радищев продолжает идеи Дж.Локка: ребенка с самого рождения должна воспитывать не только мать, но и отец, однако, в отличие от Локка, Радищев не допускает возможности пользоваться услугами наёмных воспитателей, нянек и дядек (С.47). Ребенка должны воспитывать родители, но родители не имеют прав и власти над ребенком и он им ничем не обязан; при этом ничто не мешает возникновению сердечного союза родителей и детей (см. С.47). Иначе говоря первый постулат воспитательной системы Радищева звучит примерно так: человек должен рождаться и расти без принуждения, естественно.

Далее Радищев устами своего персонажа излагает программу воспитания естественного человека. Правила единожития: а) упражняйся в искусствах, ибо неизвестно нам грядущее; б) будьте опрятны в одежде вашей, чисты, но не гнушайтесь испачкать руки при необходимости; в) как достичь равновесия страсти и рассудка — быть умеренным в страсти; г) человеку необходима семья (см. С.51-52). Правила общежития: обстоятельства жизни непредсказуемы, поэтому нет точных правил, кроме одного — «следуй сердцу»; остальные правила суть нравы народные и закон, но поскольку закон несовершенен, соблюдай добродетель (см. С.52-53). Исполнительные правила жизни: а) делай то, за что тебе не будет стыдно; б) человек не безгрешен, но лучше грех чувственный, чем рассудительный, то есть лучше наглость, распутство, расточительность, чем чрезмерная бережливость, скупость, щегольство, лучше откровенное дурачество, чем коварная лень (см. С.54). Общий принцип воспитательной системы Радищева: «будь добродетельным в самом зле» (С.55), то есть нужно не бежать от несправедливости жизни, а уметь оставаться человеком в этих реальных условиях.

В следующих главах Радищев показывает, что человек действительно живёт в мире зла и часто не умеет или не готов ему противостоять. В главе «Яжелбицы» отец хоронит сына, умершего за греховную болезнь отца — в юности отец не хотел противостоять греховным искушениям, не думая о последствиях, и заболел, болезнь передалась сыну, от чего он и умер (С.56). В «Валдаях» путешественники предаются прелюбодеянию в банях с «мазаными валдайскими сиренами», не думая о зле, которое на самом деле всюду подстерегает человека (их обкрадывают, убивают, они лишаются веры). Если заранее знать, что зло, это чудище облое, присутствует в жизни, и быть готовым к схватке с ним, стозевным, то всегда можно успешно ему противостоять.