Лекция 16

ТВОРЧЕСТВО А. С. ПУШКИНА 1830-х годов

 

Вопросы:

1.      Введение. Последние годы Пушкина.

2.      «Медный всадник»: поэтика и проблематика.

3.      «Пиковая дама» (проблема героя века и принципы его изображения).

4.      «Капитанская дочка» (проблематика, герои, жанровое своеобразие).

5.      Лирика Пушкина последних лет.

 

ВВЕДЕНИЕ. ПОСЛЕДНИЕ ГОДЫ ПУШКИНА

            Последние годы стали предметом особенно пристального внимания исследователей Пушкина — и профессионалов, и дилетантов — поэтому о последних его годах существует особенно много слухов, легенд, в еще большей степени это относится к дуэли и смерти поэта. К сожалению, чрезмерное внимание к 36-37 году в жизни Пушкина привели к тому, что появилось своего рода «дантесо- и геккерноведение», незаметно подменившее пушкиноведение.

            Тематический план этого вопроса: Логика эволюции. Возвращение к прежним вопросам. От атеизма к вере. Осознание слиянности души и «лиры», осознание религиозного значения поэзии. Зрелая мудрость. Соответствующие поэтические формы — «простонародные» сказки (с моралью), прозаический роман (сложное устройство жизни). Завещание — «каменоостровский» цикл.

 

 

«МЕДНЫЙ ВСАДНИК» (ПОЭТИКА И ПРОБЛЕМАТИКА)

 

            История создания

«Медный всадник» был написан в октябре 1833 г. в Болдине. Пушкин намеревался издать за большие деньги в журнале «Библиотека для чтения» (издатель А.Ф.Смирдин, редактор О.И.Сенковский) сразу три своих произведения («Медный всадник», «Анджело», «Пиковая дама») и поэтому в декабре 1833 года передал «Медного всадника» на цензуру Николаю I. Царь вернул поэму с 9 пометами (он вычеркнул все определения вроде «кумир», «истукан» в отношении памятника Петру), но без резолюции, поэма была не запрещена, но и не разрешена. Пушкин делал исправления не хотел, но печатать без разрешения тоже не рисковал. Вот почему до конца 1833 г. «петербургская повесть» никому из друзей Пушкина не была известна.

            Строгость цензора, вероятно, была связана с совпадением времени появления поэмы Пушкина и важного события, происходившего в Петербурге и прямо связанного с памятником Петру I. В 1834 году заканчивались работы по открытию знаменитого монумента — «александрийского столпа». Ещё в августе 1832 года на дворцовой площади появилась огромная скала, доставленная из Финляндии, из которого должна была быть сделана колонна. 30 августа 1834 года, то есть в день именин Александра I, состоялось открытие памятника императору, Александровской колонны — самого высокого сооружения в мире (47,5 метра против 46,5 метров Вандомской колонны в Париже). Этому событию придавалось большое идеологическое значение, наиболее полно и ясно выраженное Жуковским: «Чему надлежало совершиться в России, чтобы в таком городе, такое собрание народа, такое войско могло соединиться у подножия такой колонны?.. Там, на берегу Невы, подымается скала, дикая и безобразная, и на той скале всадник, столь же почти огромный, как сама она; и этот всадник, достигнув высоты, осадил могучего коня своего на краю стремнины; и на этой скале написано Петр, и рядом с ним  Екатерина; и в виду этой скалы воздвигнута ныне другая, несравненно огромнее, но уже не дикая, из безобразных камней набросанная громада, а стройная, величественная, искусством округленная колонна <…> и на высоте ее уже не человек скоропреходящий, а вечно сияющий ангел, и под крестом сего ангела издыхает то чудовище, которое там, на скале, полураздавленное, извивается под копытами конскими <…>. И ангел, венчающий колонну сию, не то ли он знаменует, что дни боевого создания для нас миновались <…> что наступило время создания мирного; что Россия, все свое взявшая, извне безопасная. Врагу недоступная или погибельная, не страх, а страж породнившейся с ней Европы, вступила ныне в новый великий период бытия своего, в период развития внутреннего, твердой законности, безмятежного приобретения всех сокровищ общежития…» («Воспоминание о торжестве 30-го августа 1834 года») [1]. Памятник Петру I  с монументом в виде дикой скалы и памятник Александру I с монументом в виде геометрически правильной и даже совершенной колонны противопоставлялись как символы двух эпох российской жизни.

            Николай I был знаком с размышлениями Жуковского и согласен с идеей, что в новейшей русской истории проведена четкая грань между двумя периода: войны и мира [2].

            Пушкин не разделял этих взглядов, считал их надуманными, и был прав. «Очень скоро обнаружилось, что Александровская колонна — всего только новый монумент, украсивший столицу, а Медный всадник — по-прежнему ее символ, “самое замечательное чудо чудесного Петербурга” <…> Александровская колонна стала объектом насмешек»[3]. Пушкин по-прежнему считал памятник Петру и самого Петра символом Петербурга и вообще современной России, поэтому его поэма о «медном всаднике» была, конечно, поэмой о судьбе России.

            Не желая править «Медного всадника», Пушкин в 1834 году опубликовал Вступление в «Медному всаднику». Это единственное прижизненное издание текста поэмы не вызвало внимания читателей, так как одно лишь вступление выглядело гимном «военной столице». Зато начались слухи о некой неопубликованной поэме Пушкина о Петербурге.

            В августе 1836 года Пушкин решается опубликовать «Медного всадника» и для этого делает необходимые поправки. Почему до этого он не допускал и мысли о правке, а теперь делает это? Видимо, потому, что он считал необходимым завить о себе читателям, среди которых появилось мнение о закончившемся пушкинском периоде русской литературы[4]. В полном виде «Медный всадник» был напечатан после смерти Пушкина в 1837 г. в журнале «Современник» (видимо, с поправками Жуковского[5]).

Проблематика

Белинский первым предложил наиболее распространенное толкование: поэма о столкновении частной судьбы и исторической необходимости. Петр сделал великое и нужное дело, но при этом пострадали невинные частные люди. Позднее появилось другие акценты в интерпретации поэмы.

Пушкину было хорошо известно, что памятник Петру I не медный: есть части медные, есть бронзовые, есть железные. Называя всадника медным, Пушкин тем самым давал ему характеристику (ср. «медный лоб»). В начале XX века читатели все больше задумывались о символическом содержании пушкинских образов. В 1909 году произошло событие, давшее толчок этим толкованиям. Комиссия по ремонту памятника опубликовала протокол: «При вскрытии большого заделанного отверстия в крупе лошади выяснилось, что в задних ногах имеется солидный кованый каркас, тщательно запаянный, вследствие чего вода в него не проникала и оставалась в брюхе коня. Всего выпущено до 125 ведер воды». Эти сведения вызвали целую серию толкований: когда-то Петр победил дикую стихию вод Финского залива, теперь вода почти мистически побеждает его, проникнув внутрь «медного всадника», то есть борьба не окончена… Е.П.Иванов (1907): поэма о двух всадниках — «медном всаднике» (Петре) и «бледном всаднике»; В.Я.Брюсов (1909): поэма о бунте единичного человека против всесильного хода истории.

            Тема Петербурга (мистический страшный город, город безумцев). Тема Петра (и судеб России после петровских реформ, судьбы европеизации).

            Новый герой («маленький человек»). К моменту создания «Медного всадника» в русской литературе назрела необходимость в стиховой повести о современном, не экзотическом и не надчеловечном герое. В черновиках «Медного всадника» была следующая характеристика Евгения:

Он был чиновник небогатый,

Безродный, круглый сирота,

Собою бледный, рябоватый,

Без роду, племени, связей,

Без денег, то есть без друзей,

А впрочем, гражданин столичный,

Каких встречаете вы тьму,

От вас нимало не отличный

Ни по лицу, ни по уму.

Как все, он вел себя нестрого,

Как вы, о деньгах думал много,

Как вы, сгрустнув, курил табак,

Как вы, носил мундирный фрак (IV, 404)

 Евгений — самый обычный человек, что подчеркнуто его безымянностью:

Прозванье нам его не нужно (IV, 277)

            Поэтика

Сам Пушкин определил жанр «Медного всадника» термином «петербургская повесть», в таком случае «Медный всадник» — начало нового и очень популярного в русской литературе жанра, представленного позднее «Петербургскими повестями» Н.В.Гоголя, произведениями авторов «натуральной школы» (сб. «Физиология Петербурга»), произведениями Достоевского («Бедные люди», «Двойник», «Белые ночи» и др.), Блока, А.Белого и др. Но в собраниях сочинений Пушкина «Медный всадник», как правило, печатается в разделе поэм, в таком случае это последняя поэма Пушкина. В обоих случаях «Медный всадник» является этапным произведением, требующим особого внимания.

            В жанровом отношении «Медный всадник» близок «маленьким трагедиям» — оксюморон в названии, схожий мотив оживающей статуи, тема бунта человека против самой истории.

            Фантастика и символическая образность. Фантастика в «Медном всаднике» имеет реалистическую мотивировку — она плод воображения больного Евгения. «Как всякая реалистически мотивированная фантастика, она имеет символический, до конца логически не определимый смысл, подсказываемый, однако, символикой самого фальконетова памятника Петру»[6], то есть всадник — царь, конь — его народ и государство, змея в ногах — козни и злодеяния, мешавшие Петру. Символическая образность памятника повлияла на повесть о нем: в «Медном всаднике», например, наводнение означает не самоё себя, конечно, а некую разбушевавшуюся стихию.

 

 

«ПИКОВАЯ ДАМА»

(ПРОБЛЕМА ГЕРОЯ ВЕКА И ПРИНЦИПЫ ЕГО ИЗОБРАЖЕНИЯ В ПОВЕСТИ)

 

История создания «Пиковой дамы» и оценки читателей и критики

Повесть Пушкина «Пиковая дама» была опубликована в 1834 г. в «Библиотеке для чтения» и была хорошо принята читателями журнала. «“Пиковая дама”, — пишет П.В.Анненков, — произвела при появлении своём <…> всеобщий говор и перечитывалась, от пышных чертогов до скромных жилищ, с одинаковым наслажденьем…». Успех повести был предопределен занимательностью сюжета, в повести видели «игрецкий анекдот», литературную безделку — не больше. Некоторые читатели обнаружили в ней изображение реальной ситуации, узнали в персонажах реальных людей. Это было известно Пушкину: «При дворе нашли сходство между старой графиней и кн<ягиней> Натальей Петровной <Голыциной> и, кажется, не сердятся…» Действительно, в этой «прозрачности» повести видели достоинство «Пиковой дамы». Критик А.А.Краевский писал: «В “Пиковой даме” герой повести — создание истинно оригинальное, плод глубокой наблюдательности и познания сердца человеческого; он обставлен лицами, подсмотренными в самом обществе <…>; рассказ простой, отличающийся изящностью».

Все отзывы были похвальными, но в сравнении с оценками других произведений Пушкина, отношение к «Пиковой дамы» всё-таки было прохладное. Пушкина хвалили только за занимательность сюжета и изящность стиля, но тем самым упрекали в отсутствии идеи. Такая оценка отчётливо выразилась у В.Г.Белинского: «<…> “Пиковая дама” — собственно не повесть, а мастерский рассказ. В ней удивительно верно очерчена старая графиня, её воспитанница, их отношения и сильный, но демонически-эгоистический характер Германна. Собственно это не повесть, а анекдот <…> Но рассказ — повторяем — верх мастерства <…>»

При такой оценке «Пиковая дама» выглядела непонятной неудачей Пушкина: в 1830 г. «энциклопедия русской жизни» роман в стихах «Евгений Онегин», «маленькие трагедии» и «Повести Белкина», в 1832 г. исторический роман «Дубровский», в 1833 г. пустой «игрецкий анекдот» «Пиковая дама», в 1836 г. гениальный роман «Капитанская дочка». Странно, что Пушкин-прозаик во всей силе творческой зрелости вдруг написал литературную безделку. Здесь было что-то не так. Это «не так» заметили тогда же, издатель журнала О.И.Сенковский в письме Пушкину так характеризовал «Пиковую даму»: «Вы создаёте нечто новое, вы начинаете новую эпоху в литературе <…> вы положили начало новой прозе, — можете в этом не сомневаться <…>».

Таким образом, прижизненная критика не могла понять, что такое «Пиковая дама» — изящный анекдот или начало новой русской прозы.

Повесть была закончена в 1833 г., а начата летом 1828 г. Пять лет Пушкин работал над текстом. Летом 1828 г. Пушкин жил в Петербурге и там, видимо, услышал историю о княгине Н.П.Голицыной, когда-то проигравшей большую сумму денег и отыгравшейся благодаря знанию трёх выигрышных карт. Как раз в то время в Петербурге шла пьеса В.Дюканжа «Тридцать лет, или Жизнь игрока»; кроме того Пушкин сам был азартным игроком. Все эти разнородные впечатления соединились в замысел повести об игроке. Анализ сохранившихся черновиков[7] показал, как в 1828 г. Пушкин из анекдота о княгине Голицыной пытается выстроить сюжет будущей повести, как затем в его замысле появляются следы чтения повести Бальзака «Красная гостиница» (где главного героя зовут Германом, а темой является противоречие между добрыми намерениями и ужасным результатом поступка). В 1832 г. Пушкин переделывает начатую повесть, теперь уже под влиянием своего же произведения — «Медный всадник», тогда же по аналогии появляется название «Пиковая дама»: как в одной повести невероятным образом оживает бронзовый памятник, так в другой подмигивает дама с карточного изображения; в обоих повестях действие развивается в Петербурге. [8] Естественно прийти к предположению, что тема борьбы Евгения с судьбой повлияла на тему «Пиковой дамы».

Черновики повести хранят следы многочисленных правок, Пушкин тщательно подбирает имена персонажей, делает какие-то непонятные расчёты (похоже, что высчитывает сумму возможного выигрыша Германна) — очевидно, что столь кропотливая пятилетняя работа вряд ли была работой над «безделкой».

«Пиковая дама», видимо, написана таким образом, что читатель попадал в «ловушку», обманывался, видел что-то загадочное и в поведении Германна, и в трёх таинственных картах. Пушкин с интересом следил за читательским восприятием повести и в дневнике с удовольствием отметил: «Моя “Пиковая дама” в большой моде. Игроки понтируют на тройку, семёрку и туза…» Читатели оказывались как бы внутри художественного мира повести и поэтому закономерно реагировали на историю с тремя картами, как на анекдот о неудачном игроке, таком же, как они сами. «Прозрачность» персонажей и ситуации, за которыми различались знакомые люди и события, провоцировали такое отношение.

Через два десятка лет, когда возможные прототипы «Пиковой дамы» забылись, повесть получила другую оценку — не игрецкий анекдот, а фантастическая повесть. Ф.М.Достоевский утверждал, что Пушкин создал совершенную фантастическую прозу: «Фантастическое должно до того соприкасаться с реальным, что Вы должны почти поверить ему. Пушкин, давший нам почти все формы искусства, написал «Пиковую даму» — верх искусства фантастического <…> Вы верите, что Германн действительно имел видение…». Не это ли качество пушкинской повести — почти фантастика — дало основание Сенковскому увидеть здесь начало новой прозы, которая в скором времени продолжится, например, произведениями Гоголя?

Именно с особенностями фантастики «Пиковой дамы» связаны основные трудности интерпретации повести Пушкина. Вопросы сводятся в конечном счёте к двум: 1) покойная графиня действительно приходила к Германну или это ему привиделось? 2) если, допустим, графиня приходила к Германну и сказала три тайные карты, то почему он проиграл?

Тема карт и карточной игры в «Пиковой даме»

Герои «Пиковой дамы» играли в популярную в те годы карточную игру «штосс» (в XVIII веке её называли «фараон», «фаро», «банк»). Правила игры очень простые. Один или несколько игроков загадывали карты в колоде, которая находилась в руках у банкомёта. Банкомёт «держал талью» или метал, то есть открывал по одной карте в колоде и поочерёдно раскладывал их слева и справа от себя. Если загаданная игроком карта выпадала слева, то выигрывал игрок, если справа, то выигрыш доставался банкомёту.

В «штосс» играли на деньги. Игрок или «понтёр» (от слова «пуанта» или point — точка, указывать на что-то) называл сумму и загадывал карту и объявлял её — это называлось «играть мирандолем». Можно было «играть на руте», то есть постоянно увеличивая ставки вдвое или «играть пароли-пе», то есть увеличивая ставки в четыре раза.

Именно об этом ведут разговор герои повести: «Однажды играли в карты у конногвардейца Нарумова <…>

—    Что ты сделал, Сурин? — спросил хозяин.

— Проиграл, по обыкновению. Надобно признаться, что я несчастлив: играю мирандолем, никогда не горячусь, ничем меня с толку не собьёшь, а всё проигрываюсь!

            — И ты ни разу не соблазнился? Ни разу не поставил на руте?.. Твёрдость твоя для меня удивительна.

            — А каков Германн! — сказал один из гостей, указывая на молодого инженера, — отроду не брал он карты в руки, отроду не загнул ни одного пароли, а до пяти часов сидит с нами и смотрит на нашу игру!» (VI, 210).

При 2 или 4-кратных увеличениях ставок можно было выиграть очень большие деньги, поэтому и банкомёт и понтёры иногда прибегали к уловкам. Самая обычная хитрость — «крапленые карты», то есть имеющие чуть заметные условные отметины на крапе карт, которые, конечно, готовились заранее. Для того, чтобы шулерство было невозможно, особенно при игре на большие ставки, игроки использовали специальные правила. Они заключались в том, что игрокам подавались новые, ещё не распечатанные колоды карт: одна игроку, другая банкомету. Понтёр не просто загадывал карту, а выбирал загаданную карту и клал её рядом с собой, иногда клал крапом вверх  и даже не называл её своему противнику, обычно такая карта отмечалась загибанием угла. Понтёр следил за открывающимися картами из колоды банкомёта, когда выпадала загаданная карта, он открывал свою и называл её. При таких строгих правилах шулерство было исключено.

Именно так играли Германн и Чекалинский. В первый день он поставил на карту 47 тысяч: «Германн вынул из кармана банковый билет и подал его Чекалинскому, который бегло посмотрев его, положил на Германнову карту. Он стал метать. Направо легла девятка, налево тройка. “Выиграла!” — сказал Германн, показывая свою карту. <…> На другой день вечером он опять явился у Чекалинского. Хозяин метал. Германн подошёл к столу; понтёры тотчас дали ему место. Чекалинский ласково ему поклонился. Германн дождался новой тальи, поставил карту, положив на неё свои сорок семь тысяч и вчерашний выигрыш. Чекалинский стал метать. Валет выпал направо, семерка налево. Германн открыл семерку. Все ахнули. <…> В следующий вечер Германн явился опять у стола. <…> Германн стоял у стола, готовясь один понтировать противу бледного, но всё улыбающегося Чекалинского. Каждый распечатал колоду карт. Чекалинский стасовал. Германн снял и поставил свою карту, покрыв ее кипой банковых  билетов. <…> Чекалинский стал метать, руки его тряслись. Направо легла дама, налево туз. “Туз выиграл!” — сказал Германн и открыл свою карту. “Дама ваша убита,” —  сказал ласково Чекалинский. Германн вздрогнул: в смом деле. Вместо туза у него стояла пиковая дама. Он не верил своим глазам, не понимая, как мог он обдёрнуться…» (VI, 236-237).

Почему Германн проиграл? Скорее всего, в новой колоде со свежей краской Германн, найдя туз, потянул и склеившуюся с ним даму. Уверенный в своём выигрыше, он не проверил карту. Покойная графиня (независимо от того, являлась ли она ему как привидение или это был пьяный сон) не обманула, налево действительно выпал туз. Следовательно, Германн проиграл случайно? Если признать случайность, то в повесть в самом деле окажется занимательным анекдотом. Мы не можем с этим согласиться, зная долгую творческую историю «Пиковой дамы». Чтобы выяснить вопрос, следует тщательно разобраться в произошедшем с самого начала.

Германн узнал тайну выигрышных карт от покойной графини, но задолго до этого тайна уже будто бы известна Германну, так как в его словах часто звучат те заветные цифры: «Что, если старая графиня откроет мне свою тайну! — или назначит мне эти три верные карты! <…> Нет! Расчёт, умеренность и трудолюбие: вот мои три верные карты, вот что утроит, усемерит мой капитал и доставит мне покой и независимость!…» (VI, 219). Выигрышные карты уже названы, ещё нет туза, но и он тоже закономерно появится. Часто повторяемая Германном фраза «Эти три верные карты» являются правильным дактилическим стихом, у него вырастает продолжение: «тройка, семёрка, – – –».  Может быть три карты Германна были простой случайностью, просто сильно желаемое в какой-то момент породило иллюзию таинственного явления графини, может быть никакой фантастики, никакой страшной тайны и не было?

Повесть постоянно держит читателя на грани реального и фантастического, не позволяя окончательно склониться в ту или иную сторону. Повесть разворачивается по аналогии с карточной игрой — направо и налево. Как понтёр постоянно находится между правым и левым, между выигрышем и проигрышем, так и читатель на грани двух миров: реального, где всё объяснимо, и фантастического, где всё случайно, странно. Этот принцип двоемирия последовательно воплощён в повести.

Карточные игры были не просто популярной забавой, они воспринимались как своего рода образ мира. Всё в жизни подобно игре. Известны такие примеры. В 1820 г. в Гофман опубликовал повесть «Spielerglück», где герой проигрывает свою возлюбленную в карты. Гофман не знал истории, которая случилась в Москве в 1802 г.: князь Александр Николаевич Голицын, знаменитый мот, картёжник и светский шалопай, проиграл в карты свою жену Марию Григорьевну (урожд. Вяземскую) московскому графу Льву Кирилловичу Разумовскому, за этим последовал развод и новая свадьба. Один и тот же сюжет независимо возник в жизни и в литературе, ясно, что причиной этому некоторая модель поведения, заложенная в человеческом сознании. Эта модель воплощена в карточной игре. Именно в карточной игре, а не в популярных тогда бильярде или шахматах, — в картах велика роль случая.

В самой природе карт заложено двоемирие: они простые знаки, «ходы» в игре и имеют смысл в гадательной системе. Этот второй символический план их значений проникает в первый и тогда случайное выпадание карт превращается в некий текст, автором которого является Судьба. В карточной игре виделся поединок с судьбой. Германн в «Пиковой даме» тоже вступает в этот поединок.

Германн — «сын обрусевшего немца», «душа Мефистофеля, профиль Наполеона». Его имя напоминает о его родине Германии, но его переводится с немецкого: Herr Mann — человек. Германн усвоил чисто национальные качества: расчёт, умеренность, трудолюбие. Но он не «чистый» немец, он сын обрусевшего немца — свои три верные качества он намерен использовать в Наполеоновских целях, он задумал стать богатым, он вступил в поединок с судьбой.

Он играет с Лизаветой Ивановной. Играет в любовь, но имеет ввиду совершенно другую цель (см. VI, 221). Лизавета Ивановна поступает по правилам — она влюбляется, Германн эти пользуется для проникновения в дом графини (см. VI, 224).

Германн играет и с графиней. Германн готов «подбиться в её милость — пожалуй, сделаться, её любовником» (VI, 219); проникнув в её спальню,  он обращается к старухе «внятным и тихим голосом», он наклоняется «над самым её ухом»,  то сердито возражает (VI, 225), то обращается к её чувствам «супруги, любовницы, матери» (VI, 226), то вдруг, стиснув зубы, «вынул из кармана пистолет» (VI, 226). Германн ведёт себя не по правилам, сменяя роли.

Весь ему кажется игрой, более того, ему кажется, что он управляет этой игрой. Ведь всё получилось: обманул Лизавету, узнал тайну карт. И вот ходи и всё вокруг как бы превратилось в карточные знаки (цит. VI, 234). 

 Эту ситуацию игры с окружающими Германн пытается перенести на игральный стол: он имитирует игру по правилам «штосса», а на самом деле знает карты. Германн попытался обмануть саму стихию жизни. Германн всё рассчитал, но жизнь не поддаётся расчёту, в ней царит случай. В понимании Пушкина случай — не отклонение от нормы, хаотическое и бессмысленное, для него случай — одно из созидательных начал жизни:

О, сколько нам открытий чудных

Готовит просвещенья дух,

И Опыт, [сын] ошибок трудных,

И Гений, [парадоксов] друг,

[И Случай, бог изобретатель]. 

            Игра — это и есть одно из наглядных проявлений Случая. Игра вносит живое начало в автоматизированную жизнь: Чекалинский всегда хладнокровно и вежливо играет, Сурин всегда проигрывает, Лизавета Ивановна действует по программе сентиментальных романов и т.д. Германн понял эту закономерность и решил хитростью занять себе иное место, он задумал обмануть систему, решил в один миг из военного инженера стать богатым человеком[9]. Германн — продолжение романтического героя, но Германн — герой своего времени, который скоро продолжится в литературе, например, в образе Чичикова. Расчёт и хитрость Германна имели временный успех и это вызвало сбой в автоматическом ходе жизни: Чекалинский побледнел, игроки прекратили свою игру и пришли посмотреть. Однако Германн не выдержал и проиграл. Автомат сломал его и снова включился: «игра пошла своим чередом» и жизнь пошла своим чередом. Лизавета вышла замуж и у нее «воспитывается бедная родственница» (программа повторяется), Томский стал ротмистром и женится (эта программа ожидала Германна).

Итак, Германн проиграл в карты самой жизни, так как случайно обдернулся. Однако на этом содержание повести Пушкина не исчерпывается. Случай воспринимается как наказание Германну. Наказание за что?

Фантастика в «Пиковой даме».

Тайну трёх карт Германн узнал от умершей графини: «Я пришла к тебе против своей воли, — сказала она твёрдым голосом, — но мне велено исполнить твою просьбу. Тройка, семёрка и туз выиграют тебе сряду, — но с тем, чтобы ты в сутки более одной карты не ставил и чтоб во всю жизнь уже после не играл. Прощаю тебе мою смерть, с тем чтоб ты женился на моей воспитаннице Лизавете Ивановне…» (VI, 232). Давно уже замечено, что фантастика в этом эпизоде оказывается снятой, так как видение Германна может быть объяснено его нервным потрясением. При похоронах старой графини Германн наклонился над ее телом — «в эту минуту показалось ему, что мёртвая насмешливо взглянула на него, прищуривая одним глазом. Германн, поспешно подавшись назад, оступился и навзничь грянулся об земь» (VI, 232). Затем — «Целый день Германн был чрезвычайно расстроен. Обедая в уединенном трактире, он, против обыкновения своего, пил очень много, в надежде заглушить внутреннее волнение. Но вино еще более горячило его воображение. Возвратясь домой, он бросился, не раздеваясь, на кровать и крепко заснул...» (VI, 232). Пушкин оставил читателю возможность видеть в явлении графини-покойницы как фантастику, так и пьяный сон или бред потрясённого Германна.

Подобный приём уже встречался в творчестве Пушкина в повести «Гробовщик», но там автор однозначно снял фантастику (Адриан Прохоров проснулся), а в «Пиковой даме» оставил читателя в сомнениях: «Германн долго не мог опомниться. Он вышел в другую комнату. Денщик его спал на полу; Германн насилу его добудился. Денщик был пьян по обыкновению: от него нельзя было добиться никакого толку. Дверь в сени была заперта. Германн возвратился в свою комнату, засветил свечку и записал своё видение» (VI, 233). Можно было бы подумать, что графиня приходила на самом деле, но тогда её приход должен был разбудить денщика, однако сказано ведь, что денщик был пьян и его ничто не могло разбудить. Не ясно даже то, существовала ли тайна трёх карт на самом деле, ведь на требование Германна открыть ему тайну заявила ночью: «Это была шутка». Однозначного толкования эпизода с появлением графини и дарованием тайны трех карт, видимо, не может быть принципиально.

Фантастика и реальность бесконфликтно сосуществуют в жизни героев повести. Пушкин повторяет открытие, уже сделанное в лирике Жуковским: фантастика не вымысел, она есть в нашей жизни, фантастическое — это страшное, злое начало жизни. Жуковский в статье «Нечто о привидениях», очень популярной в те времена, рассуждал так: «Привидение есть вещественное явление предмета невещественного <…> Если этот предмет, который нам в минуту видения кажется существенным и от нас отдельным, есть ни что иное как нечто, внутри нас происходящее, то он сам по себе еще не существует: здесь нет ещё привидения…»[10] Фантастическая тайна карт и мертвая старуха, видимо, тайные ожидания и страхи самого Германна. Такая «реалистическая» фантастика ещё страшнее любых вымыслов[11].

Н.Н.Петрунина, изучая прозу Пушкина, заметила, что «с начала 1830-х годов Пушкин параллельно работает в жанре повести и “простонародной сказки” …» и что «в “Пиковой даме” сказался опыт Пушкина-сказочника. Но отозвался этот опыт не в образной ткани «Пиковой дамы», а в её архитектонике <…> Строй волшебносказочного повествования и связанный с ним содержательный комплекс сказки в «Пиковой даме» <…> составляют скрытое семантическое ядро повести»[12]. 

Фантастическое и реальное переплетены в «Пиковой даме» так же, как это бывает в волшебных сказках,  в тех же «пропорциях». Персонажи пушкинской повести по характеру своих действий сопоставимы со сказочными. Графиня Анна Федотовна — «даритель», наделяющий героя чудесным знанием, Лизавета Ивановна — «помощник»,.и т.д. Композиция повести  повторяет композиционную схему волшебной сказки. Неслучайно, выслушав анекдот Томского, Германн бросает реплику: «Сказка!».

При сравнении «Пиковой дамы» с волшебными сказками сразу становится заметным важное отличие: в «Пиковой даме» нет положительного сказочного героя, Германн действует как ложный герой, в соответствии с чем и вся «сказка» завершается крахом героя. «Пиковая дама» — сказка с обратным знаком, то есть сказка, в которой герой не выдерживает испытания и терпит поражение.

С самого начала история о Германне развивается как сказка. Жизненное правило Германна «расчёт, умеренность, трудолюбие» является не его индивидуальным credo, а выражением векового опыта его предков, своеобразным заветом рода, аналогичным сказочным заветам и запретам. Анекдот о трёх картах выполняет роль такую же, как, например, перо жар-птицы в сказках типа «Конёк-горбунок». С помощью этого волшебного средства герой может достичь победы в поединке с антагонистом (в сказках это, например, Змей-Горыныч, а в «Пиковой даме» Чекалинский). Для достижения цели сказочный герой должен сначала получить волшебное средство, которым его наделяет «даритель», обычно случайно встретившийся в пути (клубок ниток дает старичок-боровичок и т.п.); Германн блуждал по Петербургу и случайно «очутился он в одной из главных улиц Петербурга, перед домом старинной архитектуры <…> Германн остановился. “Чей это дом” — спросил он у будочника. “Графини ***”, — отвечал будочник. Германн затрепетал…» (VI, 219). Для того чтобы встретиться с графиней  Германн завоёвывает благосклонность Лизаветы (выдержанное «испытание») и получает в её лице «помощника». Следуя советам «помощницы» Германн проникает в дом графини, но тайну узнать ему не удаётся (невыдержанное «испытание»). Затем Германн является на похороны графини подобно тому, как в сказках герой должен похоронить умершего, чтобы заручиться его помощью, Германн явился к телу графини «испросить у неё прощения» (выдержанное «испытание»). Наконец, призрак графини[13], эквивалент «загробного дарителя», сообщает Германну желанную тайну, он обретает «волшебное средство». Однако в поединке с «антагонистом» Германн всё же проигрывает. Почему?

Источник беспредельных возможностей волшебносказочного героя таится в точном следовании нормам поведения, нравственному кодексу сказки: встретил старика — поклонись, увидел немощного — помоги, беззащитного — не обидь. Это «предварительное испытание» герой сказок обязательно выдерживает и за это награждается «дарителем» «волшебным средством». Германн «предварительного испытания» не выдержал: от мёртвой графини он получил «волшебное средство» с условием жениться на Лизавете, но этого условия Германн не выполнил и был в итоге наказан.

            Германн проиграл потому, что не выполнил нравственных обязательств перед всеми: он нарушил завет рода, понадеявшись чудесным образом вмиг разбогатеть, он обманул своего «помощника» — Лизавету, он обманом и угрозами получил у «дарителя» «волшебное средство», он обманывает «антагониста»-Чекалинского, играя с ним как будто в честную игру… Пушкин проводит своего героя через сказочные испытания и тем самым вершит над ним этический суд.

            Германн — герой своего времени, воплощение целого комплекса общественно-исторических явлений. Для того, чтобы адекватно оценить героя времени Пушкин измеряет его мерой, одинаковой для людей любого социального круга — мерой человечности, то есть способности сочетать упорство в достижении своей жизненной цели с вниманием к нуждам других людей. Именно это качество ценила в своем герое народная сказка. Германн, проведенный через испытания, предстал как ложный герой.

            Заключение.

Одна из особенностей поэтики «Пиковой дамы» заключается в том, что любой её образ, эпизод, картина легко могли быть развиты, дав начало сюжетному ответвлению. Например, история Лизаветы Ивановны может быть развёрнута в прошлое  и будущее (VI, 217 и 237), отдельный сюжет может получиться из истории жизни графини (VI, 211, 214-216, 225). Из этих «живых почек» (Н.Н.Петрунина) может развиться романное, многообразное и многоголосое повествование. (Видимо, так и случилось позднее: знаменитый роман Достоевского «Преступление и наказание» написан будто по канве «Пиковой дамы» — действие происходит в Петербурге, повторяется наполеоновский мотив в поведении Раскольникова, повторяется мотив убийства старухи ради чудесного средства, повторяются некоторые имена персонажей, например, Лизавета Ивановна, и др.) После «Пиковой дамы» и недавнего опыта исторического романа «Дубровский» в творчестве Пушкина следовало ожидать появления романа.

            «Пиковая дама» ещё не до конца прочитанное произведение. Интересную перспективу представляет исследование выпавших Германну карт, если их прочитать не в игровом, а в гадальном коде. На возможность или необходимость такое прочтения указывает, прежде всего, эпиграф к пушкинской повести: «Пиковая дама означает тайную недоброжелательность. Новейшая гадательная книга» (VI, 210). Кроме того, обращает на себя внимание то, что Пушкин указал не только карты выпавшие слева, то есть выигрышные, но и выпавшие справа: в первый день тройка и девятка, на второй — семерка и валет, в третий — туз и дама. Поскольку все карты нечто означают в гадальном коде, то эта последовательность из шести карт представляет некий зашифрованный текст, ещё ждущий своего прочтения.

 

3 = ?	9 = потеря, обручение
7 = ссора, разговор	В = хлопоты
Т= большой интерес, неожиданность	Д = тайная недоброжелательность

 

 

 

«капитанская дочка».

Проблематика, герои, жанровое своеобразие.

 

Этому мальчику сказали «Береги честь смолоду» и бросили в кровавую бойню — как он выстоит?, как сможет остаться человеком? что с ним случится? — этому посвящена «Капитанская дочка» Пушкина.

 

 

лирика пушкина последних лет

(«Каменоостровский» цикл, тема смерти и бессмертия,

тема поэта и поэзии, тема свободы человека).

 

            Летом 1836 года, живя с семьёй на даче на Каменном острове в Петербурге, Пушкин написал ряд стихотворений, которые воспринимаются как итог духовного пути поэта, как своеобразное поэтическое завещание Пушкина: «Отцы пустынники и жены непорочны…», «Подражание италиянскому», «Мирская власть», «Напрасно я бегу к сионским высотам…», «Из Пиндемонти», «Когда за городом, задумчив, я брожу…», «Я памятник себе воздвиг нерукотворный…». Четыре стихотворения из этого списка помечены цифрами II, III, IV, VI, что обнаруживает замысел цикла, в основе которого — христианская тематика. Этот цикл, получивший у исследователей название «каменоостровского», представляет на сегодня одну из самых актуальных проблем пушкинистики, так как до сих пор неясны его состав, композиция, а значит и самый смысл — «завещание поэта остаётся пока непрочитанным» (И.Сурат)[14].

            Исследователями предположительно установлен порядок стихотворений в этом цикле:

I.                    «Из Пиндемонти» (III, 336)[15]

II.                 «Отцы пустынники и жены непорочны…» (III, 337)

В начальном варианте возможно это место должно было занимать «Напрасно я бегу к сионским высотам…» (III, 335), оставшееся незавершённым

III.               «Подражание италиянскому» (III, 334).

IV.              «Мирская власть» (III, 333).

V.                 «Когда за городом, задумчив, я брожу…» (III, 338).

VI.               «Я памятник себе воздвиг нерукотворный…» (III, 340).

В цикле есть сквозной сюжет, связанный с событиями Страстной недели Великого поста. В «Отцы пустынники…» названо время действия: «во дни Великого поста», стихотворение перелагает великопостную молитву Ефрема Сирина, которая используется последний раз в среду Страстной недели. Следующее стихотворение связано с четвергом Страстной недели, так как именно в четверг, в ночь после среды, Иуда Искариот поцелуем предательски указал стражникам на Христа. Следующее стихотворение («Мирская власть») посвящено распятому Христу, что совершилось в пятницу.[16] Не все исследователи согласны именно с таким порядком (в основном спор идёт о первом и последнем стихотворениях цикла), но все согласны, что «отказавшись от мысли опубликовать цикл, Пушкин всё же “для себя” дописал его, вполне завершив заданный в первых четырёх стихотворениях сюжет “крестного пути” поэта, который наперекор “жестокому веку” “смертью смерть попрал” …»[17]

            Завершающим цикл стихотворением, видимо, является «Памятник», (хотя он не имеет нумерации), следовательно «Памятник» занимает исключительно важное место в творчестве Пушкина — финал духовного завещания поэта. «Памятник» является переводом знаменитой оды Горация, которую переводили Ломоносов и Державин, и каждый раз это было программным произведением. Отличительной чертой пушкинского стихотворения и его ключевым словом является слово «нерукотворный». Это слово Пушкин мог найти в Библии в Евангелии от Марка и ещё из множества других. Очевидно, что в творческом сознании Пушкина слово «нерукотворный» было связано с легендой о происхождении Образа Спаса Нерукотворного, эта легенда могла вызвать у Пушкина аналогию с чудом поэтического творчества: поэт оставляет свой образ в произведениях как Христос Свой лик на полотне. Однако этот «нерукотворный памятник» появился не в результате мгновенного чуда, а в результате напряженного созидания. Как следует понимать оксюморонное сочетание «воздвиг нерукотворный»?

            Видимо, дело поэта сравнивается с обещанием Христа построить «нерукотворенный храм», в словах Христа построить в три дня «храм нерукотворенный» содержалось пророчество о смерти и Воскресении. Так и в пушкинском памятнике сочетание «памятник нерукотворный» следует понимать не как метафору, а как символ (более многозначный, всеобъемлющий). Этот памятник противопоставлен «Александрийскому столпу» — как бы к нему ни относился Пушкин, он означал символ земного преходящего владычества,  царству кесаря противопоставлено царство поэта, царство духа (ср. стихотворение 1830 г. «Поэту» со словами: «Ты царь…»)

            Земной бренной жизни противопоставлена бессмертие поэта, выраженное знаменитой пушкинской формулой: «Нет, весь я не умру — душа в заветной лире Мой прах переживёт и тленья убежит». Эта формула не имеет соответствий в мировой поэзии и является индивидуально-пушкинской и главной в этом стихотворении. Путь поэтический здесь осознан как путь религиозный . Поэтическое бессмертие у Пушкина не заменяет личного спасения, но уверенно с ним отождествляется. Самое таинственное в этой формуле — мистический союз души и лиры: лира включает в себя, заключает в себе душу, душа таится, скрывается в лире, они и в вечности неразделимы.

            Следующая строфа (3-я) о судьбе и миссии поэта соотносятся с миссией Христа. О Христе говорится в Евангелии от Матфея: «И изыде слух его по всей Сирии» (4.24). У Пушкина: «Слух обо мне пройдет по все России…» Объединяющая сила искусства аналогична объединяющей силе христианства или любой другой религии.

            4-ая строфа иногда казалась читателям непонятной, но с учетом религиозного содержания понятна миссия поэта: «чувства добрые я лирой пробуждал»  и «милость к падшим призывал».

Последняя строфа тоже не всегда была понятна, однако теперь ясно, что речь идёт о трагическом противоречии между божественным призванием поэта и сегодняшним глумлением над поэтом глупцов. Последняя строфа — предельно завершённый ответ на главный пушкинский вопрос о самостоянии человека и поэта: «Веленью Божию, о Муза, будь послушна…» и «Обиды не страшась, не требуя венца; / Хвалу и клевету приемли равнодушно, / И не оспоривай глупца.»

            В «Памятнике» Пушкин утверждает религиозное значение и призвание поэзии, поэзия и религия приравнены, слиты воедино.          

 

 

            Заключение

Творческий путь Пушкина выглядит незавершенным, очень много нового и  интересного осталось в черновиках и замыслах. Однако духовный путь Пушкина был полностью завершен, Пушкин нашёл ответ на все свои вопросы.

 

 

 

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

 

Последние годы как этап жизни и творчества

1.      Пушкин А.С. Полное собрание сочинений в 10-ти тт. Т. III, IV, VI. – Л.: Наука, 1978.

2.      Абрамович С.Л. Пушкин в 1836 году (предыстория последней дуэли). – Л.: Наука, 1984.

3.      Макогоненко Г.П. Творчество А.С.Пушкина в 1830-е годы (1833-1836). – Л.,1982.

4.      Последний год жизни Пушкина. – М.: Правда, 1990. – 704 с.

5.      Щеголев П.Е. Дуэль и смерть Пушкина: Исследование и материалы. 3-е изд. – М., 1928.

«Медный всадник»

6.      Медный всадник. Петербургская повесть А.С.Пушкина / Ил. Александра Бенуа; Ред. текста и статья П.Е.Щеголева. – СПб., 1923.

7.      Алпатов М. «Медный всадник» // Slavia. – 1937. – № 3.

8.      Альми И.Л. Образ стихии в поэме «Медный всадник» (тема Невы и наводнения) // Болдинские чтения. – Горький, 1979. – С.16-27.

9.      Белый А. Ритм как диалектика и «Медный всадник» – М., 1929.

10.  Борев Ю. Искусство интерпретации и оценки: Опыт прочтения «Медного всадника» – М., 1981.

11.  Вайскопф М. Вещий Олег и Медный всадник // Wiener Slawistischer Almanach. – 1983. – Bd.12.

12.  Вернадский Г. «Медный всадник» в творчестве Пушкина // Slavia – 1923-24. – № 2.

13.  Иванов Е.П. Всадник. Нечто о городе Петербурге. // Белые ночи. – СПб., 1907.

14.  Измайлов Н.В. История замысла и создания, публикации и изучения.// Пушкин А.С. Медный всадник. – Л., 1978. – С.249-258.

15.  Измайлов Н.В. Текстологическое изучение поэмы Пушкина «Медный всадник» // Текстология славянских литератур. – Л., 1973.

16.  Комарович В. О «Медном всаднике» // Литературный современник. – 1937. – № 2.

17.  Краснов Г. Поэма «Медный всадник» и ее традиции в русской поэзии // Болдинские чтения. – Горький, 1977.

18.  Купреянова Е.Н. А.С.Пушкин // История русской литературы в 4-х тт. – Т.2. – Л., Наука, 1981. – С.

19.  Ленобль Г.М. К истории создания «Медного всадника» // Ленобль Г.М. История и литература. 2-е изд. – М., 1977.

20.  Лурье А.Н. Поэма Пушкина «Медный всадник» и советская поэзия 20-х годов // Советская литература. Проблемы мастерства. – Л., 1968.

21.  Макаровская Г.В. «Медный всадник»: итоги и проблемы изучения. – Саратов, 1978.

22.  Макаровская Г.В. Белинский о «Медном всаднике» // Наследие революционных демократов и русская литература. – Саратов, 1978.

23.  Макогоненко Г.П. Знал ли Белинский подлинный текст «Медного всадника» // Вопросы литературы. – 1981. – № 6.

24.  О стиле «Медного всадника» // Известия АН СССР. Серия литературы и языка. – 1974. – № 3.

25.  Осповат А.Л. Вокруг «Медного всадника» // Известия АН СССР. Серия литературы и языка. – 1984. – Т.43. – № 3.

26.  Осповат А.Л., Тименчик Р.Д. «Печальну повесть сохранить…» Об авторе и читателях «Медного всадника» – М.: Книга, 1985.

27.   Пумпянский Л.В. «Медный всадник» и поэтическая традиция XVIII века // Временник Пушкинской комиссии. – М.; Л., 1939. – Т.4/5.

28.  Рудаков С.Б. Ритм и стиль «Медного всадника» // Пушкин: Исследования и материалы. – Т. IX. – Л.: Наука, 1979. – С.294-324

29.  Рябинина Н.А. К проблеме литературных источников поэмы А.С.Пушкина «Медный всадник» // Болдинские чтения. – Горький, 1977.

30.  Тименчик Р.Д. «Медный всадник» в литературном сознании начала XX // Проблемы пушкиноведения. – Рига, 1983.

31.  Тойбин И.М. Пушкин: Творчество 1830-х годов и вопросы историзма. – Воронеж, 1978.

32.  Томашевский Б.В. «Цыганы» и «Медный всадник» А.С.Пушкина. Вступ. ст. // Пушкин А.С. Цыганы. Медный всадник. – Л., 1936.

33.  Томашевский Б.В. Пушкин. – М.: Книга, 1990. – С.246-254.

34.  Фомичев С.А. Поэзия Пушкина. Творческая эволюция. – Л.: Наука, 1986. – С.184-260.

35.  Ходасевич Вл. Кощунства Пушкина // Современные записки. – 1924. – № 19. – С.405-413.

36.  Ходасевич Вл. Петербургские повести Пушкина // Ходасевич Вл. Колеблемый треножник. –  М.: Сов. писатель, 1991. – С.172-185.

37.  Худошина Э.И. Жанр стихотворной повести в творчестве А.С.Пушкина.– Л., 1984.

38.  Якобсон Р. Статуя в поэтической мифологии Пушкина // Якобсон Р. Работы по поэтике. – М.: Прогресс, 1987. – С.145-180.

«Пиковая дама»

39.  Бочаров С.Г. Поэтика Пушкина. Очерки. – М., 1974. – С.186-206.

40.  Виноградов В.В. Стиль «Пиковой дамы» // Виноградов В.В. Избранные труды. О языке художественной прозы. – М., 1980.

41.  Виролайнен М.Н. Ирония в повести Пушкина «Пиковая дама» // Проблемы пушкиноведения. Сб. научных трудов. – Л., 1975. – С.169-175.

42.  Егунов А.Н. «Пиковая дама» Ламотт-Фуке // Временник пушкинской комиссии. 1967-68. – Л., 1970. – С.113-115.

43.  Ласский Ю. Выигрыши и проигрыши инженера Германна, майора Ковалева и художника Чарткова // Литературная учеба. – 1982. – № 1. – С.136-144.

44.  Лекомцева М.И., Успенский Б.А. Описание одной семиотической системы с простым синтаксисом  // Труды по знаковым системам. – Тарту, 1965. – II. – С.94-105.

45.  Макогоненко Г.П. Гоголь и Пушкин. – Л., 1985. – С.177-184 (о «реалистической» фантастике Пушкина).

46.  Михайлова Н.И. Ораторское слово в «Пиковой даме» // Болдинские чтения. – Горький, 1985. – С.115-123.

47.  Петрунина Н.Н. Поэтика философской повести «Пиковая дама» // Петрунина Н.Н. Проза Пушкина. – Л., 1987. – С.199-240.

48.  Сидяков Л.С. «Пиковая дама» и «Черная женщина» Н.И.Греча. Из истории раннего восприятия повести Пушкина // Болдинские чтения. – Горький, 1985. – С.164-173.

49.  Слонимский А.Л. О композиции «Пиковой дамы» // Пушкинский сборник памяти профессора С.А.Венгерова. – М.; Пг, 1923.

50.  Тамарченко Н.Д. «Пиковая дама» А.С.Пушкина и «Преступление и наказание» Ф.М.Достоевского. Автореф. дисс. … канд. филол. наук. – Л., 1972.

51.  Тамарченко Н.Д. «Пиковая дама» А.С.Пушкина и неистовая литература // XXIII Герценовские чтения. Филологические науки. – Л., 1970. – С.49-50.

52.  Тамарченко Н.Д. «Пиковая дама» А.С.Пушкина и проблема гротеска в русской прозе конца 20-х — начала 30-х годов XIX века // Проблемы идейно-эстетического анализа художественной литературы в вузовских курсах в свете решений XXIV съезда КПСС. – Л., 1972.

53.  Тамарченко Н.Д. О поэтике «Пиковой дамы» А.С.Пушкина // Вопросы теории и истории литературы. – Казань, 1971.

54.  Шарыпкин Д.М. Вокруг «Пиковой дамы» // Временник пушкинской комиссии. 1972. – Л., 1974.

55.  Эйдельман Н.Я. «А в ненастные дни…» // Звезда. – 1974. – № 6. – С.206-7.

«Дубровский»

56.  Петрунина Н.Н. Пушкин на пути к роману в прозе. «Дубровский». // Пушкин: Исследования и материалы. – Т.IX. – Л.: Наука, 1979. – С.141-167.

«Капитанская дочка»

57.  Гиллельсон М.И., Мушина И.Б. Повесть А.С.Пушкина «Капитанская дочка». Комментарий. – Л., 1977.

58.  Лотман Ю.М. Идейная структура «Капитанской дочки» // Лотман Ю.М. В школе поэтического слова. – М., 1988. – С.107-123.

59.  Пушкин А.С. Капитанская дочка. Изд. 2-е, доп. – Л., 1985 – серия «Литературные памятники».

60.  Пушкин А.С. Полное собрание сочинений в 10-ти тт. – Т.VI. – Л.: Наука, 1978. – С.258-370 (варианты); С.533-539 (прим. Б.В.Томашевского).

61.  Сидяков Л.С. Художественная проза А.С.Пушкина. – Рига, 1973. – С.169-204.

62.  Смирнов И.П. От сказки к роману // История жанров в русской литературе X-XVII вв. ТОДРЛ. – Вып. XXVII. – Л.: Наука, 1973. – С.284-320; С.305-320 (компоненты волшебной сказки в сюжетной структуре «Капитанской дочки»).

63.  Тойбин И.М. Из наблюдений над поэтикой «Капитанской дочки» // Вопросы литературы и методики преподавания. Уч. зап. Курского пед. ин-та. – Курск, 1972. – Т.94. – С.116-138.

64.  Тойбин И.М. О «Капитанской дочке» Пушкина (К проблеме национального своеобразия) // Вопросы литературы. Уч. зап. Курского пед. ин-та. – Курск, 1970. – Т.73. – С.71-99.

65.  Турбин В.Н. Характеры самозванцев в творчестве А.С.Пушкина // Филологические науки. – 1968. – № 6. – С.85-95.

«Путешествие в Арзрум»

66.  Тынянов Ю.Н. О «Путешествии в Арзрум» // Тынянов Ю.Н. Пушкин и его современники. – М.: Наука, 1969. – С.192-208.

Лирика

67.  Алексеев М.П. Стихотворение Пушкина «Я памятник себе воздвиг…»: Проблемы его изучения. – Л., 1967.

68.  Кислицина Е.Г. Об отношении Пушкина к религии // Пушкинский сборник памяти профессора С.А.Венгерова. – М.; Пг., 1923. – С.233-269.

69.  Старк В.П. Стихотворение ”Отцы пустынники и жены непорочны…” и цикл Пушкина 1836 г. // Пушкин: Материалы и исследования. – Т.X. – Л., 1982.

70.  Сурат И. О «Памятнике» // Новый мир. – 1991. – № 10. – С.193-196.

71.  Фомичев С.А. Поэзия Пушкина. Творческая эволюция. – Л.: Наука, 1986. – С.266-282 (творческая история последнего цикла).

 

ПРИМЕЧАНИЯ